Е. Н. Абызова. «Модест Петрович Мусоргский»
Мусоргский был реформатор, а участь реформаторов никогда не сладка, никогда они не достигают своего скоро и безмятежно.
В. В. Стасов
Кто-то сказал: надо же такую удачу Мусоргскому, что ли не предпримет в музыке, немедленно возникают ожесточенные споры. Тем лучше; жизнь дана для того, чтобы жить, а искусство живет и растет только в борьбе...
М. П. Мусоргский
Знаменитый портрет Мусоргского был написан Репиным в последние дни жизни композитора. Усталое, измученное лицо, встрепанные волосы, явная небрежность в одежде... Однако, всматриваясь, замечаешь и другое — энергичный поворот массивной головы, проницательный взгляд, в котором не угасла еще незаурядная сила духа.
Мусоргский прожил трудную жизнь. Поначалу судьба готовила ему, казалось бы, легкую проторенную дорогу. По семейной традиции он должен был стать военным, но в девятнадцать лет Модест Мусоргский решает посвятить себя сочинению музыки — делу, которое тогда вообще не считалось серьезной профессией. Это свидетельствовало об исключительной силе творческого потенциала молодого музыканта. Полностью отдаваясь творчеству и определяя этим совершенно новое для того времени отношение к искусству, композитор писал: «Требования искусства от современного деятеля так громадны, что способны поглотить всего человека. Прошло время писаний на досуге; всего себя подай людям — вот что теперь надо в искусстве».
Жизнь Мусоргского была преданным служением искусству, а в искусстве — народу. Брат композитора вспоминал: «В отроческих и юношеских своих годах, а потом и в зрелом возрасте брат Модест всегда относился ко всему народному и крестьянскому с особенной любовью». С друзьями-музыкантами, с знакомыми — бывшими студентами, «малыми живыми и дельными, весьма симпатичными по мозговому отделу» — Мусоргский в 60-е годы обсуждает только что прочитанные романы Герцена и Гончарова, статьи Белинского и Чернышевского: «По вечерам все ставим на ноги — и историю, и администрацию, и химию, и искусства». Идеи писателей-демократов — стремление к социальной справедливости, сочувствие крестьянской доле, уважение и вера в силу народа — становятся его идеями и воплощаются в музыкальных образах. Произведения Мусоргского часто удивительно созвучны и прямо «параллельны» некрасовским стихам. Горькая ирония бедняка в песне «Калистрат», стихийная мощь бунтовщиков-стрельцов в опере «Хованщина», прекрасная печаль протяжной русской песни в колыбельной «Спи, усни, крестьянский сын» — все это типичные для Мусоргского и очень русские образы, привлекающие его с юных лет и на протяжении всего творческого пути. Только воплощались эти образы в разные годы по-разному: композитор постоянно искал новые пути, новые музыкальные средства выражения. Его задачей была жизненная правда; к ней он стремился всю жизнь, и на этом пути открыл столько перспектив, смог увидеть столько возможностей в различных музыкальных жанрах, что его справедливо считают реформатором в музыке.
Мусоргский почти не пишет «чистой музыки» — в жанре симфоний, концертов, прелюдий; его интересуют прежде всего вокальные жанры, а инструментальные сочинения всегда связаны с какой-то сюжетной или живописной идеей. Редкие опыты скерцо и сонат относятся к юношескому периоду проб и написаны по совету и под руководством Балакирева. В период зрелого творчества эти жанры Мусоргского не привлекают. Музыкальному мышлению композитора свойственна программность: его вдохновляет либо литературный текст, либо зрительный образ. В этом проявляется и индивидуальность художника, и убежденность творца: «чистую» музыку он считает более низкой ступенью в искусстве, идеал для него —синтез искусств. Именно поэтому главный жанр для Мусоргского — опера как жанр, синтезирующий драматическое действие, музыку и литературно-поэтический текст.
Работу в классических сонатно-симфонических жанрах Мусоргский считает учебной, подготовительной к настоящему творчеству; он пишет В. В. Стасову: «Воистину — пока музыкант-художник не отрешится от пеленок, подтяжек, штрипок, до той поры будут царить симфонические попы, поставляющие свой талмуд „1-го и 2-го издания" как альфу и омегу в жизни искусства. Чуют умишки, что талмуд их неприменим в живом искусстве: где люди, жизнь — там нет места предвзятым параграфам и статьям. Ну и голосят: „драма, сцена стесняют нас — простора хотим!"» А Мусоргскому было просторно именно в драме, на сцене. Своеобразие его таланта рождало образы убедительные и рельефные буквально до пластической ощутимости. Еще Стасов заметил это в своей статье «Перов и Мусоргский»; и действительно, ничья другая музыка не давала столь убедительной аналогии с живописным искусством. Стасов отметил черты сходства и в творческом методе обоих художников (глубокий реализм), и в судьбе (непризнание при жизни, обвинения в недостатке профессионализма — «ведь правда жизни — главный всеобщий враг, особливо, когда нам ее представляют совершенно с другого подъезда, чем тот, который указан»), и в главной теме творчества («оба они — живописцы народа»), и просто в типажах (крестьяне, бабы, монахи, дети, юродивый, полицейский, семинарист). Но если Перову созвучен Мусоргский 60-х — начала 70-х годов (время «Бориса Годунова» и песен «Светик Савишна», «Семинарист», «Классик», «Колыбельная Еремушки»), то более позднее творчество композитора ассоциируется с живописью художников-импрессионистов (вокальный цикл «Детская»), а музыкальный язык «Песен и плясок смерти» (особенно — заостренная гротескность «Полководца») поистине экспрессивен.
Эта эволюция творчества Мусоргского не была понята при его жизни даже друзьями; пожалуй, самый горячий и верный из них, В. В. Стасов, считал последний период творчества композитора слабым, упадочным и не оценил новой ступени достигнутого Мусоргским «романтического реализма»; он огорчался, что Мусоргский пишет «на сюжеты лирические, ему вовсе не подходящие... вообще множество вещей с задачами идеальными». Последние годы жизни композитора были омрачены не только болезнью, непониманием друзей, но и неустройством быта, неуверенностью в сценической судьбе своего первенца — «Бориса Годунова». Однако то, что Стасов принял за упадочные тенденции в его творчестве, было вступлением в нетронутую пока русским искусством сферу, ставшую основой для позднего романтизма: утонченность и изысканность выразительных средств, мотивы тоски и одиночества и вместе с тем — глобальность проблем, стремление к широте охвата жизни (столь свойственной русской творческой натуре).
Талант Мусоргского настолько глубок и монолитен, что анализировать его музыку, пытаясь постичь тайну ее магически захватывающего воздействия, очень трудно. Наверное, каждое поколение будет решать эту задачу по-своему, и каждому ее решение будет давать радость прикосновения к вечно прекрасному и бессмертному.