Новые знакомства. Серьезное увлечение музыкой
Поскольку практически было почти невозможно услышать произведения русских авторов, Мусоргский, стремившийся глубже узнать русскую музыку, с радостью принял предложение одного из товарищей, Ванлярского, познакомиться с другом Глинки, известным композитором Александром Сергеевичем Даргомыжским, в доме которого собирались интересные музыканты, исполнялись романсы и отрывки из опер Глинки и самого Даргомыжского.
Первый вечер был незабываемым. Хозяин дома — маленького роста, с большой головой и характерным высоким лбом — производил впечатление несколько болезненного человека из-за бледного цвета лица и утомленного взгляда светлых, выцветших глаз. У него был высокий тенор, и Мусоргского удивило мастерское владение этим голосом: исполняя собственные романсы, Даргомыжский достигал такой выразительности, какой не было у мастеров итальянского искусства пения bel canto. С этого вечера Мусоргский стал частым гостем в доме Даргомыжского. Ощущая пробелы в своем образовании, он попросил Александра Сергеевича давать ему уроки композиции; однако Даргомыжский, не отказывая молодому другу в помощи и совете, не смог систематически заниматься с ним техникой сочинения.
Не без влияния Даргомыжского, а точнее его ранней оперы «Эсмеральда» на сюжет «Собора Парижской богоматери» В. Гюго, Мусоргский, прочитав роман «Ган-исландец» того же автора, решил попробовать силы в опере. В итальянских операх он часто видел традиционные романтические ситуации, с эффектной театральностью ярких преувеличенных страстей; конечно, они оставили эмоциональный след в душе юноши и дали толчок его творческой фантазии. Однако проект остался неосуществленным; возможно, инстинкт будущего художника подсказал Мусоргскому правильное решение — отказаться от чуждого по духу сюжета. Кроме того, не владея никакой техникой композиции, браться сразу за сочинение такой масштабной формы, как опера, было рискованно. По силам Мусоргскому пока были малые формы: в 1856 году он сочиняет свой первый романс «Где ты, звездочка» на слова Н. П. Грекова. Не случайно этот романс получился в стиле русской протяжной песни. По самому выбору текста, стилизованного под фольклор, по типичным для русской музыки мягким гармоническим оборотам, по «волыночному» наигрышу в фортепианном аккомпанементе и ладовой характерности видно стремление композитора выразить все очарование русского народного музыкального языка.
В доме у Даргомыжского Мусоргский впервые увидел серьезное, профессиональное отношение к музыке, познакомился с людьми, думающими о путях развития отечественной музыкальной культуры, и главное — своим творчеством пролагающими этот путь. А задача эта была нелегкая: ведь даже классическую простоту и яркую самобытность великого Глинки официальные круги не приняли. Не случайно та же участь постигла и Даргомыжского: его опера «Русалка», написанная в 1855 году и поставленная в следующем сезоне, не имела успеха. Привыкнув к вокализам в итальянских ариях, публика не понимала ее реалистического музыкального языка и утверждала, что в опере «нет ни одного мотива». Да и какое было дело аристократам, наполняющим залы императорского театра, до страданий девушки из народа, соблазненной и покинутой князем? Их не трогали ни живые народно-бытовые сценки, ни свежесть музыкального языка. Угнетенный неудачей оперы, Даргомыжский замкнулся в себе. Лишь в кругу друзей, учеников и единомышленников, собиравшихся у него, он отдыхал душой. Однако скоро пришло новое горе. В феврале 1857 года в Берлине неожиданно скончался Глинка. Это была огромная утрата для всей русской музыки, тяжелый удар для Даргомыжского и его друзей-музыкантов. Мусоргский не был с ним лично знаком, но глубочайшее уважение и преклонение перед ним, царившее в кружке Даргомыжского и прочувствованное всей его юношеской душой, он пронес через всю жизнь. Для Мусоргского Глинка — это «бессмертный создатель русской музыкальной школы», тот, «кто преподал потомству истинный неколебимый завет по русскому музыкальному творчеству», «великий пророк, указавший путь истины» для русских музыкантов.
Но и воздействие музыки Даргомыжского на Мусоргского было огромным. Творческое credo старшего товарища, выраженное в словах: «Хочу, чтобы звук прямо выражал слово, хочу правды», было как никому близко и понятно молодому композитору. В зрелом творчестве Мусоргского именно этот принцип нашел классическое и гениальное воплощение. А пока восемнадцатилетний Модест восхищался романсами и песнями Даргомыжского. Иногда это были уже не песни, а сценки, живые зарисовки с натуры, почти зрительно «схватывающие» характерность персонажей. Например — добродушный мельник и его бойкая, находчивая жена в песне «Мельник»; или жалкий в своих любовных мечтах титулярный советник, объяснившийся в нежных чувствах генеральской дочери; или пресмыкающийся в полном самоуничижении подхалим-чиновник в «Червяке»:
Ведь я червяк в сравненья с ним!
В сравненья с ним, Лицом таким,
Его сиятельством самим!
Эти сочинения Даргомыжского стали для Мусоргского откровением, осветившим новые пути музыкальной выразительности.