«Борис Годунов»
Четвертое действие во второй редакции оперы содержало сцену в боярской думе (смерть Бориса) и — вместо сцены у собора Василия Блаженного — сцену под Кромами. Сцена же у собора Василия Блаженного, в которой показан очень важный этап в развитии образа народа — начало брожения, тайная ненависть к Борису, царю-преступнику, и ожидание «спасителя», Самозванца, подошедшего уже под Кромы и громящего Борисовы полки,— во второй редакции была снята. Лишь эпизод Юродивого с мальчишками из нее был перенесен в сцену под Кромами. В современной постановке сцена перед собором Василия Блаженного открывает четвертое действие; и уже после нее следуют сцена в боярской думе и сцена под Кромами.
Оркестровое вступление создает настроение ожидания и настороженности; пиццикато струнных звучит как неуверенные шаги, изредка прерывающиеся остановками. Толпа обнищавшего люда бродит по сцене, переговариваются между собой группы народа и отдельные мужики — в том числе и Митюха (из пролога). Они ждут Самозванца «на смерть Борису и Борисовым щенкам»: их неосторожные речи останавливают старики: «Аль дыбу да застенок позабыли!»
На сцену вбегает Юродивый, за ним толпа мальчишек. Они дразнят его и отнимают копеечку; он плачет. Когда из собора выступает царское шествие, голодный народ начинает жалобную — в духе плача-причитания — мольбу о хлебе: «Кормилец-батюшка, подай Христа ради...» Однако народ уже не только молит, но и требует: от тихой звучности хор постепенно разрастается в мощный вопль: «Хлеба! Хлеба!»
Сцена замечательна и тем, что здесь впервые сталкиваются две драматургические линии — царя Бориса и народа. Выразителем мысли народа становится Юродивый — в его речи, кажущейся бессмысленной, есть интуитивное ощущение правды. И когда Юродивый отказывается молиться за Бориса («Нельзя молиться за царя Ирода»), народ в ужасе расходится, оглядываясь на свиту Бориса. Роковое непонимание между царем и народом достигло кульминации.
Декорация сцены в боярской думе рисует Грановитую палату в Кремле. Бояре выступают за поимку и страшную казнь Самозванца. Входящий Шуйский рассказывает им о непонятных и безумных страхах царя Бориса. Как бы подтверждая это, со словами «Чур, дитя» входит Борис; только после обращения к нему Шуйского он приходит в себя. Коварный боярин предлагает Борису выслушать правдивый рассказ смиренного старца—летописца Пимена. Борис в надежде «успокоить тревогу тайную измученной души» готов выслушать монаха. Но неторопливый, развернутый рассказ Пимена о чудесном исцелении слепого пастуха над могилкой убиенного Димитрия-царевича, принятого господом в лик ангелов своих, только растравляет душевную рану Бориса. Царь падает без сил и, предчувствуя смерть, зовет сына, чтобы передать ему последние наставления. Эпизод прощания с сыном полон нежности, теплоты; отцовская тревога Бориса за его судьбу вызывает трогательную мольбу к богу.
Страшно звучит в этой сцене погребальный звон и похоронное пение («Плачьте, плачьте, людие, несть бо жизни в нем»), которое слышит Борис о себе. С трудом выговаривает он слова: «Боже! Смерть! Прости меня!., простите...» В светлой мажорной тональности заканчивается эта сцена: смертью царь искупил свою вину.
Действие финала оперы происходит на лесной прогалине под Кромами. Крутящаяся, как смерч, остинатная фигура оркестрового вступления задает возбужденный тон. Гармоническая неустойчивость, как бы лишающая музыку точки опоры, подготавливает атмосферу прорвавшегося возбуждения и гнева народа. Толпа насмешливо «величает» связанного боярина Хрущова (Борисова воеводу) величальной песней «Не сокол летит по поднебесью». Юродивый в окружении мальчишек запевает свою бессмысленную и бессвязную песенку «Месяц едет, котенок плачет, Юродивый, вставай, богу помолися...» Напевая псалом «о кознях Борисовых», входят уже знакомые старцы Варлаам и Мисаил. Сила народного гнева выливается в мощный, напористый хор «Расходилась, разгулялась сила, удаль молодецкая». Мрачно-угрожающее звучание главной темы хора сменяется упругой плясовой темой в мажоре «Ой ты, сила, силушка, ой ты, сила бедовая!» Входящие иезуиты возглашают латинские слова католической молитвы. Мужики хватают и уволакивают их под благословение Варлаама («Да вознесутся на древо благолепно...»). Слышны фанфары приближающегося войска Самозванца. Варлаам и Мисаил славят его как «истинного» царя, богом спасенного Дмитрия Ивановича. Лжедмитрий призывает всех к походу на Москву, толпа идет за Самозванцем. На сцене остается Юродивый. Теперь его слова вовсе не бессмысленны: «Лейтесь, лейтесь, слезы горькие, плачь, плачь, душа православная! Скоро враг придет и настанет тьма — темень темная, непроглядная. Горе, горе Руси! Плачь, плачь, русский люд, голодный люд!»