«Картинки с выставки». Вокальные циклы
Из друзей по балакиревскому кружку в 70-е годы лишь с Бородиным у Мусоргского остались прежние, сердечные отношения; Бородин спокойнее переживал изменения в кружке, да и по характеру он был уравновешеннее («О если бы Бородин озлиться мог!» — писал как-то Мусоргский Шестаковой).
Модест Петрович по-прежнему очень болезненно воспринимал расхождения между друзьями. «„Могучая кучка" выродилась в бездушных изменников»,— сетует он в письме к Стасову. A Л. И. Шестаковой, выздоровевшей после длительной болезни и радующей его своими возобновившимися приглашениями, как прежде, в лучшие годы «Могучей кучки», Мусоргский пишет: «...Все (почти) „играет на обман" в наше пресветлое время развития всего, чего хочешь, кроме человечности. Не заглазная, а наглая измена ,,а bout portant" (в упор — фр.) лучшим, живым, всесильным замыслам искусства... в том самом очаге, где когда-то кипела новая жизнь, единились новые силы мысли, обсуждались и ценились новые задачи искусства».
Все хуже становились дела и на службе: начальство было недовольно его частыми пропусками. Материальное положение становилось похожим на настоящую нужду. Летом 1875 года Голенищев- Кутузов выехал из квартиры, где они прожили с Мусоргским два года; он собирался жениться. Известие о его женитьбе композитор воспринял очень болезненно.
Через некоторое время, придя домой, Мусоргский обнаружил запертую дверь и выставленные пожитки — его выселили из квартиры за большую задолженность. Пришлось временно поселиться у Голенищева-Кутузова—ведь денег на новую квартиру не было. А однажды Голенищев-Кутузов, уехав в деревню, по забывчивости увез с собой ключ от квартиры. Мусоргский остался без ночлега, под открытым небом. Стасовы были в Париже, Бородин и Римский-Корсаков на даче... Потом Мусоргский добродушно описывает другу это происшествие: «...Проплелся в 5-м часу утра пешью к Наумову, где нашел обитель... ибо, как знаешь, один боюсь оставаться». Наумов, старый приятель Мусоргского, в прошлом — флотский офицер, был страстным любителем музыки и большим поклонником творчества Мусоргского. Модеста Петровича он принял с горячей радостью, несмотря на необычный час. Здесь композитор был окружен теплом и заботой и надолго остался в гостеприимном доме: он прожил в семье Наумова несколько лет.
Павел Александрович Наумов был человеком милым, добродушным и безалаберным. Промотав свое состояние, он жил вместе с сыном у своей второй жены. В доме Наумовых бывали интересные люди — братья Жемчужниковы (создатели «Козьмы Пруткова»), а также певцы Ф. П. Комиссаржевский и Д. М. Леонова. Мусоргскому было здесь уютно и спокойно, хотя пристрастие хозяина к веселым пирушкам губительно влияло на Мусоргского, здоровье которого и без того было уже подорвано. Друзья уговаривали композитора покинуть дом Павла Александровича, но он не соглашался.
Удивительно лишь то, что в этой неустроенности талант Мусоргского по-прежнему развивался, и мысль его работала как никогда четко. Он тонко и здраво оценивает положение общества («всеобщее безумие при безденежье; всеобщее всезнание при невежестве; возвышение уровня публичной массы с каким- то правом на что-то при бесправии; бессознательная инерция...») и высказывает замечательные по глубине мысли. Он пишет Голенищеву-Кутузову: «...Надо говорить людям правду, не трескучую, а настоящую правду. За шумихой условных, quasi-художественных приемов, безусловных и, следовательно, вовсе нехудожественных форм человечество упрятало само себя... Штука проста: художник не может убежать из внешнего мира, и даже в оттенках субъективного творчества отражаются впечатления внешнего мира. Только не лги — говори правду. Но эта простая штука тяжела на подъем. Художественная правда не терпит предвзятых форм; жизнь разнообразна и частенько капризна; заманчиво, но редкостно создать жизненное явление или тип в форме им присущей, не бывшей до того ни у кого из художников». Удивительно мудрый и вечно живой принцип истинного творчества!
Композитор серьезно решает для себя вопрос о роли искусства и определяет его огромную социальную значимость: «Искусство есть не самоцель, а средство беседовать с людьми».