Шестидесятые годы. Коммуна
Начало настоящих композиторских удач совпало с серьезными бытовыми трудностями. Остатками расстроенного отцовского имения братья Мусоргские владели нераздельно. В переходный период отмены крепостного права, с 1861 по 1863 год, Модест Петрович подолгу бывал в Торопце: ему надо было заключить в своих деревеньках договоры с бывшими крепостными и выдать «уставные грамоты». Личной выгоды он при этом не преследовал. После реформы доходы от имения сильно сократились, жить всей семьей в столице стало не по средствам, и матери, Юлии Ивановне, пришлось в начале 1862 года переехать в село Карево.
Весной 1862 года Мусоргский заболел; чтобы сменить обстановку и подлечиться, он поехал в село Волок Холмского уезда Псковской губернии к дальним родственникам. Спокойная, упорядоченная деревенская жизнь, напоминающая счастливые детские годы, благотворно повлияла на здоровье. Долгие прогулки по окрестностям, чтение гольбаховской «Философии природы», музицирование, переложение для двух фортепиано бетховенского квартета ор. 130, сочинение музыки занимали весь длинный деревенский день. Много удовольствия доставляло Мусоргскому наблюдать крестьянские и городские типажи. Годом позже он писал Балакиреву: «Крестьяне гораздо способнее помещиков к порядку самоуправления — на сходках они ведут дело прямо к цели и по-своему дельно обсуждают свои интересы; а помещики на съездах бранятся, вламываются в амбицию,— цель же съезда и дело уходят в сторону».
Осенью 1862 года Мусоргский возвращается в Петербург с активным желанием работать: «Пора взяться за ум, полно небо коптить, надо работать...» Необходимость служить, чтобы иметь средства к существованию, становилась все реальнее. Мусоргский сначала попробовал заняться переводами с немецкого и французского знаменитых уголовных процессов; вскоре ему удалось определиться чиновником в Главное инженерное управление. С 1 декабря 1863 года он приступил к службе.
В этом же году состоялось интересное событие в музыкальной жизни Петербурга — премьера оперы А. Н. Серова «Юдифь». В историю русской музыки Серов вошел как один из основоположников передовой русской музыкальной критики; премьера «Юдифи» была дебютом его как композитора. Широко образованный человек, мастерски владеющий словом, знающий музыкант и страстный борец за высокую идейность, содержательность музыкального искусства, Серов в своих критических статьях высказывал тонкие, глубокие мысли; некоторые из них не устарели и по сей день. Горячий полемический тон его выступлений развивал традиции русской литературной критики и, прежде всего,— статей В. Г. Белинского. Стасов и члены балакиревского кружка стали его идейными противниками из-за оценки им творчества Глинки: Серов считал «Руслана» драматургически неудачной оперой. Балакиревцы же по ряду принципиальных соображений не приняли его «Юдифь», а Стасов в своих статьях даже негодовал на публику, хорошо встретившую новую оперу. В этой ситуации показательна позиция Мусоргского. Вместо полного и безоговорочного отрицания «Юдифи» он единственный из всех балакиревцев подробно, объективно и убедительно разобрал оперу — ее музыкальный материал, трактовку образов, драматургию. Его замечания были тонки и верны. В письме к Балакиреву он писал: «...Либретто крайне плохо, декламация жалкая, не русская; одна инструментовка местами интересна... Во всяком случае „Юдифь" первая после „Русалки" серьезно трактованная опера на русской сцене». Как и все балакиревцы, Мусоргский осуждал Серова за выбор сюжета, далекого от русской истории, но главными недостатками считал бледное и неумелое изображение народа в опере, несоответствие образа и характеризующей его музыки («Юдифь, по смыслу своего поступка, баба хоть куда, с размаха рубит голову Олоферна — к чему же здесь арфы и нежная идеальная инструментовка?»), а также отмечал «музыкальный анахронизм» — историко-стилистическую неточность музыкального языка. В этих высказываниях видна уже четкая, продуманная авторская позиция.