Глава VI. Новое слово правды
Он был человек, и ничто человеческое не было чуждо его чуткой натуре. Что говорить, он тяжело переносил страдания и боль незаживавших ран. Не раз среди житейских бед и треволнений его охватывал гнетущий сумрак тоски, граничившей с отчаянием, и мысль о смерти не давала ему покоя. Душевное смятенье, таимое от людей, порой мучительно прорывалось в его музыке. Так в бурной жизни гонимого певца: подступит к сердцу тяжкий стон —
И выстраданный стих, пронзительно-унылый,
Ударит по сердцам с неведомою силой...
Неизъяснимую скорбь подавленной души, глухую тоску мятущихся дум запечатлели потрясающие страницы трагической лирики Мусоргского в песнях «Без солнца», в тревожных «диалогах со смертью». Печальным напоминаньем невозвратности былого, и угрюмым сарказмом горя, и тягостным ощущением покинутости омрачена предзакатная гряда его романсов — «Не божиим громом ударило», «Горними тихо летела душа небесами», «Спесь», «Ой, честь ли то молодцу лен прясти», «Рассевается, расступается», «Видение», «Странник»... Да, ничто человеческое не было чуждо Мусоргскому. Но — он был гений, а гений художника выше и сильней его личных переживаний. Субъективная лирика Мусоргского, воплотившая человечественную правду личного в трагической борьбе художника, возвышалась до жизненно-философских обобщений его творчества.
Мятежная и самоотверженная любовь к жизни, народу, людям одухотворяла и непоколебимую веру Мусоргского в то дело, которому он служил, и его ненависть к рабству, насилию, произволу, косности. Такая любовь не терпит компромиссов полулжи и полуистины; она жаждет полной правды, зовет к действию, к борьбе. Жизнь для Мусоргского означала борьбу. Подобно парусу, он горделиво вздымался под ветрами бурь и поникал, когда его охватывала зябкая зыбь затишья (сравнение давнее, но верное). Битва жизни, со всеми ее трудностями и превратностями, возбуждала «пытливый бунтующий дух» Мусоргского. Мудро сказал когда-то Шота Руставели: лишь познавшего страданье осеняет вдохновенье...
Трагедийное искусство Мусоргского несло в себе светлую оптимистическую идею освобождения человека от рабства и лжи. Этой идеей социального преобразования жизни обуреваем необъятный мир его драматургии. Мусоргский не тщился разрешить противоречия действительности, нет — он обнажал их силой беспощадного реализма, возвышая голос в защиту униженных и оскорбленных, страстно призывая к уничтоженью исконного зла. Мусоргский, подобно Толстому, не мог еще знать «какие общественные силы способны принести избавление от неисчислимых, особенно острых бедствий, свойственных эпохам «ломки». Но он понимал и убежденно верил, что свобода будет завоевана народом. И к нему обращены были помыслы, чаянья, надежды Мусоргского: «не познакомиться с народом, побрататься жаждется...».
Он резко отвергал и жреческую замкнутость «чистого искусства», отрешенного от жизни во имя культа самодовлеющей «безусловной красоты», и фарисейскую тенденциозность «благонамеренного» искусства, приукрашивающего, «лакирующего» реальную действительность: «...в том-то и юродство,— подчеркивал он,— что минувшие и настоящие — теперешние художники, показывая людям людей же лучше, чем они суть, изображают жизнь хуже, чем она есть». Пусть эта мудро проницательная мысль глубже проникнет в сознание и тех невзыскательных художников нашей современности, которые все еще увлекаются прихорашиванием действительности, вольно или невольно обедняя ее. В приукрашивании, в нарочитом сглаживании живых противоречий изображаемой действительности Мусоргский обличал фальшь подобострастия.
Призвание художника — честно, открыто служить людям, но не прислуживаться, не подольщаться к ним. Так мыслил Мусоргский: «вдохновенный художник всегда судья нелицемерный...». Он считал, что художник должен создавать для людей то, в чем они нуждаются, а не то, что им льстит. Он не намерен был «кормить человечество» ни воздушным пирогом абстрактной красоты, ни дешевыми лакомствами «гармонии благополучия». Суровая правда жизни — вот высший закон красоты. В понятие прекрасного Мусоргский вкладывал революционное содержание борьбы за свободу и счастье простых людей. Его эстетика проникнута духом воинствующего гуманизма, революционной народности. «Жизнь есть борьба; борьба — сила, а сила — единство, т. е. общность жизненных интересов, восторгов, страданий и проклятий исконному злу». Нельзя не повторить здесь вновь эти вещие слова, ставшие эпиграфом творческой деятельности Мусоргского,— они звучат и ныне боевым кличем реалистического искусства.