Глава VI. Новое слово правды
Драматургия Мусоргского раскрывает и соединяет внутреннюю жизнь человека и окружающее его бытие социальной действительности в динамичном развертывании исторических событий, воссоздающих напряжение острой жизненной борьбы. Все персонажи драмы — и ведущие и «эпизодические» (от царя Бориса и Самозванца до Юродивого и Митюхи, от Досифея и Марфы до Кузьки и подьячего) — так или иначе втянуты в развитие борьбы: в ней сталкиваются их стремления, интересы, поступки, выявляются черты и черточки их характеров. И сам народ, главное действующее лицо оперы-драмы, обрисовывается как «великая личность», как многосложный человеческий характер со свойственными ему противоречиями и противочувствиями. Масштабность форм оперной драматургии Мусоргского, с ее размашистыми народными сценами-картинами, обозначающими опорные, узловые моменты развития действия, сочетается с детальной, психологически углубленной разработкой интонационных характеристик. И именно из этих живых характеристик чутко интонируемой речи возникают, кристаллизуются гибкие, метафорически подвижные лейтмотивы, «прошивающие» музыкальную ткань драмы тончаишими нитями образных связей разнохарактерного в характерном, различного в едином.
Верный непреложному закону единства в многообразии и многообразия в единстве, Мусоргский в совершенстве овладевает мастерством его творческого применения. Этим определяется строгая целостность контрастных построений его оперной драматургии, непрерывность образного развития идеи в прерывности музыкально-сценического движения, непосредственно передающего переменчивость эмоционального строя человеческой речи, сообразуемой с действием. Здесь почти каждый штрих, каждый сценический поворот отличен неповторимостью сочетания картинной изобразительности и глубокой психологической выразительности, а целое — органичным единством.
Внутренний критерий творческого метода Мусоргского — правда интонационного воплощения жизни. Правда едина и нераздельна. Но ее конкретные проявления бесконечно многообразны. Многообразны и выразительные средства реализма Мусоргского. Однако он пользуется ими столь же смело, сколь и скромно, порой с суровым аскетизмом — опять-таки во имя художественной правды,— «не переступая простоты природы». Ничего лишнего! Но все, что отвечает страстному стремлению художника правдиво, глубоко, многосторонне «раскрыть живого человека в живой музыке». Совершенствуя сложное мастерство, он постигает высокую мудрость простоты.
В процессе выработки нового выразительного стиля властно проявляется самобытность художнического мышления Мусоргского. Она сказывается в его характерной, интонационно-конкретной и вместе с тем образно-обобщенной речи, в своеобразии его широкозвучного мелоса, в дерзкой новизне гармоний, в вольном обращении с формой, в неуемной, «необузданной» смелости музыкально-драматических концепций. Многое тут смущало, шокировало современников великого композитора. Мы уж не говорим об идейных противниках, которые глумились над реализмом Мусоргского, изощряясь в остротах на манер Лароша: дескать, обычная правда «колет глаза», а музыкальная правда «режет слух»... Читателю известно, что даже иные товарищи и близкие друзья, искренно ценившие дарование Мусоргского, далеко не во всем соглашались с ним, критически относились к его «крайним» новаторским замыслам и опытам, а в его независимом отношении к школе и традициям склонны были видеть упрямое оригинальничание либо... незрелость технического мастерства и дилетантизм.
Мусоргского упрекали в несовершенстве форм, в пресловутой «корявости» голосоведения и гармонии, в неумении складно и гладко излагать музыкальные мысли; упрекали в том, что он-де не признает теоретических основ композиции и, упорствуя в нежелании овладеть гармонией и полифонией, портит, чуть ли не уродует собственные мелодии и т. д. Едва ли не каждое сочинение Мусоргского вызывало в кругу товарищей (особенно со стороны Балакирева) подобного рода «дружеские» упреки, сетования и наставления. А из стана противников неслись желчные обвинения в самоуверенной безграмотности и грубой антимузыкальности. Редкие вынужденные признания бесспорных творческих удач композитора ограждались частоколом язвительных оговорок и замечаний о «неблагозвучии» языка, «несообразностях» формы, о прегрешениях против элементарных правил музыкальной грамматики...