Глава V. Зов утраченной юности
Перерабатывая для «Сорочинской ярмарки» свою «Ночь на Лысой горе», Мусоргский составил картинную программу «Сонного видения Паробка»:
«Паробок спит у подножия пригорка далеко вдали от хаты, куда бы должно попасть. Во сне ему мерещится:
1. Подземный гул нечеловеческих голосов, произносящих нечеловеческие слова.
2. Подземное царство тьмы входит в свои права,— трунит над спящим Паробком.
3. Предзнамение появления Чернобога и Сатаны.
4. Паробок оставлен духами тьмы. Появление Чернобога.
5. Величание Чернобога и черная служба.
6. Шабаш.
7. В самом разгуле шабаша удар колокола крестьянской церкви. Чернобог исчезает мгновенно.
8. Страдание бесов.
9. Голоса церковного клира.
10. Исчезновение бесов и пробуждение Паробка».
Этот программный замысел точно и ярко претворен в интермедии «Сонного видения». Ненамного расширив музыкальную композицию «Ночи на Лысой горе», Мусоргский перенес ее в сценическое пространство, придал ей зримые очертания фантастического действа, усилил ее красочную изобразительность пением «нечеловеческих голосов», рельефно выделенными характеристиками причудливых персонажей народной легенды (их таинственные, «нечеловеческие» слова и выражения он заимствовал из той же легенды).
Органичность интермедии в опере не подлежит сомнению, тем более, что и сама гоголевская повесть, с промелькивающей в ней простодушной фантастикой, давала повод для «Сонного видения Паробка». Вводя в русло сценического движения «Сорочинской ярмарки» фантастическую новеллу о ночном шабаше ведьм, Мусоргский передал ее так, как она могла бы представиться воображению простого паробка, с детства наслышавшегося сказок, поверий и преданий о страшной и чудесной небывальщине. Наивный сюжет видения-легенды расцвечивается в сценической игре красочным великолепием волшебных звучаний. Приближающийся хор «адских сил» (вступление), озорная пляска бесенят и ведьм вокруг спящего Паробка (d-moll'ная тема), нарастающее шествие подземных чудищ (В-dur'ная тема), появление Чернобога, в «забулдыжной» речи которого —
неожиданно проскальзывают интонации рассказа о Красной свитке (ср. пример 166), презабавное величание владыки ада (пародированный церковный мотив), «черная служба», переходящая в шабаш, неистовый пляс бесовщины — все это проносится, рой за роем, в сверкающем вихре музыки. Причудливые темы варьируются, сталкиваются, сплетаются в буйном ритмическом круженье, играя контрастными бликами терпких гармоний. Развитие, построенное в размашистой форме «разбросанных вариаций и перекличек», достигает своего апогея в пляске Шабаша (Ancora piu mosso, fff) и — резко обрывается: утренний благовест рассеивает духов тьмы. Поэтическая картинка зарождающегося дня завершает интермедию. На фоне мерных ударов колокола сельской церкви (органный пункт па вибрирующей октаве cis — Cis) еще мелькают тревожные отголоски ночной бесовщины, но уже слышатся в отдалении человеческие голоса клиросного хора. В лучах восходящего солнца оживает природа. Мягко звучит свирельная мелодия «думки» Паробка. Грицько просыпается...