Глава IV. Трагедия «Хованщины»
Примечательно, что народной трагедии «Хованщине» Мусоргский предпослал лучезарный симфонический пролог — «Рассвет на Москве-реке». Это ведь не только красивый звуковой пейзаж. Поэтичная картина восхода солнца над древней Москвой, погруженной в сумрачную мглу, знаменует грядущую зарю над Русью, зарю новой жизни. Живописная картина рассвета, инкрустированная тончайшими изобразительными деталями, таит в себе параболу, прообраз идеи, устремленной в будущее. Привольная русская тема несказанной красоты —
разрастаясь и преображаясь в своеобразном мелодическом варьировании, звучит, как зов и пробуждение. Широкое развитие певучей темы оркестрового пролога к «Хованщине» исполнено глубокого смысла, громадной обобщающей силы. Так и во всей опере: жизненная правда музыки, проникнутой духом народной песенносги, словно луч света, озаряет драму, обнажает сложный внутренний мир героев, их помыслы, боренья и деянья...
Драму социальную Мусоргский оттенил и углубил драмой сердца. В резко очерченных контрастах музыкально-сценического движения «Хованщины», посреди бурных конфликтов старого и нового, он возвысил строгий облик Марфы, молодой раскольницы, полюбившей со всей безотчетною страстью своей цельной натуры ничтожного князя Андрея Хованского и грубо обманутой им. Это один из самых сильных и неповторимо прекрасных женских образов в мировой оперной литературе.
Марфа — раскольница, но вся ее трагическая судьба есть нравственный приговор расколу, изуверству темной старины. Повесть этой судьбы составляет сокровеннейшие страницы музыки Мусоргского, чудно раскрывающей характер героини — праведной грешницы, суровой и нежной, смиренной и непокорной. Сосредоточенно проникновенный мелос Марфы (воплощение речитатива в мелодии) тонко передает затаенные движения ее сердца, обуреваемого противоборствующими страстями,— и в возбужденных диалогах с Андреем, и в сцене проницательного гадания князю Голицыну, и в рассказе о петровцах, спасших ее от коварного замысла князя «утопить на болоте», и в горестных раздумьях-воспоминаниях об отвергнутой любви («Исходила младешенька...», «Страшная пытка любовь моя...»), и в бурном столкновении с «ортодоксальной» раскольницей, неистовствующей Сусанной, грозящей Марфе наветом и посрамлением за прелюбодейский грех и вероотступничество.
Но Марфа не отступница — она страдалица. Неизъяснимые противоречия терзают ее душу: всепоглощающее чувство земной любви и мертвенные догматы мирской отрешенности примирить невозможно. Побеждает любовь, увы, не предвещающая радости, ибо это любовь отвергнутая. Но и отвергнутая, она не умирает.
Сложные перипетии личной судьбы Марфы тесно оплетены с конфликтным развитием событий «Хованщины», и это усугубляет трагизм внутренних борений «праведной грешницы», рельефно выделяя вместе с тем ее одухотворенный страстью образ. Вся линия Марфы — своего рода «лирический контрапункт» в социальной драме, обусловленный ею и восполняющий ее.
Гибель хованщины возвращает Марфе безвольного Андрея, чтобы повести его на неминуемый костер в раскольничьем скиту. Здесь развертывается сумрачный финал трагедии — бесподобная по мощной выразительности оратория «Страстей» раскола. Здесь разрешается и драма сердца — разрешается возмездием поруганной и торжествующей любви. Марфа славит ее в пламени костра, отпевая Андрея («Вспомни, помяни светлый миг любви...»). Гениальная музыка сцены «любовного отпевания» неожиданно просветляет трагический финал оперы отблеском идеи извечной жизни — любовь сильнее смерти...