Глава IV. Трагедия «Хованщины»
С беспощадной силой реализма обнажена в «Хованщине» борьба старого с неудержимо надвигающимся новым, и в этой яростной борьбе рельефно вырисовываются типы и характеры уходящей в невозвратное прошлое феодально-боярской Руси: глава стрелецкого приказа, спесивый князь Иван Хованский со своим разгульным сыном Андреем, сумрачный Досифей, раскольничий князь с ликом протопопа Аввакума, фанатичный проповедник и поборник старой веры. И рядом с ними — двоедушный клеврет царевны Софьи князь Василий Голицын, лукавый сановник, прячущий свои честолюбивые помыслы под маской «европейского либерализма»: он толкует о реформах и суеверно боится их, печется о прогрессе и просвещении, а в то же время ищет опоры в... Хованском и Досифее, которых втайне презирает, однако рассчитывает на их влияние в народе. Но «тараруй» Хованский, сам помышляющий о московском престоле, обманно снискал доверие стрельцов, угождая и обещая им «извести лихую неправду, боярскую крамолу». А смиренно гордый Досифей, умный и опытный политик, видит спасение Руси в дремучей старине и гибелью грозит ее отступникам.
Смертельная вражда к Петру сталкивает в острый момент борьбы этих чуждых по нраву людей в попытке объединиться, и тут же становится очевидной обреченность их реакционной коалиции. Превосходно показывает это Мусоргский в развернутой по-шекспировски сцене «спора князей» (второе действие — у Голицына), мастерски решая поставленную им смелую и, казалось бы, недоступную музыке задачу — «разоблачения в настоящем свете, в сущности, гнусного заседания у Голицына, где всяк лезет в цари и волостители, и разве один Досифей имеет выработанное крепкое убеждение». Бичующей правдой музыкально-сценического выражения захватывает этот спор, переходящий в беспорядочную полемику, в бушеванье темных политических страстей. Итог спора обозначается в финале действия нежданным известием подметного боярина Шакловитого: заговор князей Хованских раскрыт. Неотвратимым приговором звучит переданное решение Петра: «Обозвал Хованщиной и велел сыскать».
Первоначально Мусоргский предполагал вывести в опере самого Петра (и правительницу Софью), но должен был в процессе работы отказаться от этого намеренья — оно не согласовывалось с идейно-творческим замыслом «Хованщины», с концепцией народной музыкальной драмы. В. Стасов ошибался, утверждая, будто Мусоргский исключил Петра и Софью потому, что спешил поскорее окончить оперу, «начиная чувствовать усталость». Нет. Вопрос этот имел для Мусоргского принципиально важное значение и был решен им еще летом 1873 года: «Петра и Софью за сцену — это уже решено; — без них лучше»,— писал он. Работа над «Хованщиной» тогда только развернулась, об усталости не было речи, и Мусоргский вовсе не торопился с ее окончанием. Соображения совсем иного рода обусловили его решенье.
Выступая обличителем косной реакционной старины, он прекрасно понимал историческую закономерность и прогрессивность государственных преобразований Петра. И в музыкально-драматургическом развитии «Хованщины» он сумел передать дух и веяния новой эпохи. Однако Мусоргский понимал также, что Петр не только не принес чаемой воли народу, но и не облегчил его тяжелой участи, скорей напротив — узаконил ее. Вот что прежде всего побудило композитора оставить Петра «за сценой»; и вот почему, воссоздавая драму обездоленного народа, он так скупо, «вторым планом» показал петровцев, хотя и отвел им в опере драматургически важную роль.
Идейная концепция Мусоргского зиждилась на убеждении, что никакие обещания и реформы «сверху» не дадут реально желаемого результата, «пока народ не может проверить во очию, что из него стряпают, пока не захочет сам, чтобы то или то с ним состряпалось...». В самом народе чуял Мусоргский могучую силу, способную сокрушить, уничтожить исконное зло, завоевать в борьбе свободу и счастье. Пути и средства этой борьбы не могли еще быть ему вполне ясны (отсюда и преобладание стихийного начала в его музыкальных драмах), но в конечную цель и в конечную победу борюшегося народа он верил свято.— Художник верит в будущее, потому что живет в нем,— говорил Мусоргский. Его смелые, бунтарские замыслы, его страстные искания «нового слова правды людям» встревожены предчувствием революционных бурь. Рисуя ожесточенную борьбу старого с новым, он глядел вперед и видел будущее светло.