Глава III. Выстраданные годы борьбы
В 1878 году на музыкальном горизонте вновь появился М. Балакирев, радостно встреченный своими бывшими питомцами. И Мусоргский приветствовал его возвращение: «Много хорошего было помянуто, много хорошего было пройдено, а паче всего великая художественная память о наших бывалых делах».. Поначалу Балакирев тепло отнесся к Мусоргскому и «был им приятно удивлен как человеком. Никакого самохвальства или чего-нибудь в роде самообожания, напротив того, он был очень скромен, серьезно слушал, что ему было говорено...». Но вскоре эта идиллия «приятного удивления» развеялась. Через несколько месяцев Балакирев уже откровенно признавался В. Стасову: «Вообще я никак не надеюсь на то, чтобы из Мусоргского сделался живой энергичный человек и композитор. Он слишком разрушен физически, чтобы стать не тем трупом, каким он теперь». Балакирев, не понимавший Мусоргского и в прежние, «лучшие времена», теперь отрекался от него.
Печальные события следовали одно за другим в то ненастное время. На пороге весны 1878 года скончался О. Петров, смерть которого потрясла Мусоргского. Прекратились музыкальные вечера у Л. Шестаковой. Все реже и все хуже, с безобразными искажениями и урезками ставился «Борис Годунов» (последние при жизни композитора представления оперы). Приступы прогрессирующей болезни одолевали Мусоргского, и он уже махнул рукой на службу. В ноябре 1878 года ему стало так худо, что доктор приговорил было его только к двум часам жизни. Разладилась дружба с Голенищевым-Кутузовым. А Горбунов, последний близкий товарищ Мусоргского, стал одним из его спутников в «Малом Ярославце». В несчастные дни запоя гениальный автор «Бориса» и «Хованщины» подолгу просиживал здесь, среди артистической богемы, ища отравы забвения...
Мусоргский, которому едва исполнилось сорок лет, внешне очень изменился — как-то осунулся и отяжелел, лицо стало одутловатым, на лбу легли глубокие морщины, под глазами появились отеки. Но в характерном повороте поднятой головы с взлохмаченной львиной шевелюрой, в пристальном взгляде помутневших глаз, вдруг загоравшихся лихорадочным блеском, в порывистой нервно-возбужденной речи чувствовалась упрямая горделивость художника-бойца. Туго ему приходилось, но он не прекращал творческой работы, ради которой только и жил еще, бедствуя и тоскуя.
Летом 1879 года Д. Леонова предложила Мусоргскому отправиться вместе с нею в большое концертное турне по южным городам Украины и России. Стасов и Балакирев решительно отговаривали его от этой поездки, считая, что он берет на себя «постыдную» роль аккомпаниатора предприимчивой артистки. Однако Мусоргский принял предложение Леоновой. Поездка привлекала его. Он хотел сбросить с себя груз житейских невзгод и огорчений, вырваться из замкнутого круга горьких буден одиночества, увидеть новые края, встретиться с новыми людьми; к тому же он надеялся, что концертная деятельность как-то облегчит его материальное положение, избавит хотя бы от тягостной нищеты. Дарью Михайловну Леонову, некогда занимавшуюся пением под руководством Глинки, Мусоргский знал хорошо еще со времен постановки «Бориса», ценил ее яркий, хоть и несколько грубоватый талант и пользовался ее добрым к себе отношением. Роль аккомпаниатора он вовсе не считал «постыдной», тем более, что должен был выступать в концертах с певицей на равных правах — и как солирующий пианист. Что же касалось предприимчивого характера Леоновой, любившей и славу и деньги, то об этом Мусоргский, по свойству натуры, не задумывался. Он видел в ней только артистку.
Решение было принято, и 21 июля Мусоргский вместе с Д. Леоновой и ее мужем Ф. Гридниным (взявшим на себя функции администратора) выехали из Петербурга. Маршрут их путешествия, длившегося более трех месяцев, был довольно обширен. Сначала они отправились на Украину (Полтава, Ели-заветград, Николаев, Херсон, Одесса), далее морем — в Крым (Севастополь, Ялта, Феодосия), затем — через Керчь и Таганрог — в Ростов-на-Дону и оттуда обратным курсом — в Новочеркасск, Воронеж, Тамбов, Тверь, Петербург.