Глава II. Опера и народ
Музыка развертывает «свиток трагической судьбы» Бориса. Вникая в эту чудодейственную музыку, невольно вспоминаешь шаляпинские слова: «Мусоргский, конечно, реалист, но ведь сила его не в том, что его музыка реалистична, а в том, что его реализм — музыка в самом потрясающем смысле этого слова». Высокий реализм воплощения монолога раскрывает именно музыка, неповторимая выразительность, захватывающая правда ее драматургии. И логикой музыкального замысла обусловлена полная свобода построения монолога. Образное развитие протекает здесь не в традиционном русле оперной ариозносги. Оно движется — восходит «по спирали», возвращаясь к мысли о неотвратимости приговора судьбы «душе преступной», и каждый раз мысль эта обретает иной, новый облик, звучит все настойчивее и острее в нарастающем возбуждении драмы Бориса. Толчок развитию дан во вступительной части монолога рефреном отверженности — «Но счастья нет моей измученной душе!»:
В контрастных сопоставлениях с темой царственной власти («Напрасно мне кудесники сулят...», cis-moll) — и с темой семейной отрады («В семье своей я мнил...», As-dur, ср. пример 97) изменяются, вместе с текстом, очертания рефрена (клавир, стр. 183—185). Его выразительное значение возрастает. И тем глубже выявляется драматический смысл образного развития: Борис отвержен во всех своих упованиях.
Всем своим эмоционально-психологическим строем музыка вступительной части монолога подготавливает развернутое ариозо (Andante, es-moll). Переходным же моментом служит измененный рефрен с мелькнувшим в нем мотивом смерти. («Как буря, смерть уносит жениха...»; клавир, стр. 185). И вот зарождается неизъяснимо скорбная тема-мелодия ариозо «Тяжка десница грозного судии, ужасен приговор душе преступной...» (знакомая нам еще по «Саламбо»):
Это тема душевных страданий, тема обреченности Бориса. Характерна ее близость теме царственной власти. Но не менее характерна драматургическая контрастность обеих тем. В первой главенствует мысль, во второй изливаются чувства; первая сдержанно сурова, замкнута, вторая трепетно взволнованна, беспокойна. И первая отражена во второй.
Музыка ариозо в широком тематическом развитии достигает потрясающей силы трагизма. Страдания Бориса сопряжены с бурными душевными порывами. Он обуреваем неразрешимыми противоречиями, истинный смысл которых он — властелин, отверженный народом,— постичь не может. Отрава тяжкого раздумья породила смятение души — и пытку совести, и тайный страх зловещих предчувствий, и кипение политических страстей («А там донос, бояр крамола...» — средний, as-moll'ный эпизод ариозо: новое движение преформированной темы; см. клавир, стр. 188). Перед мутнеющим взором Годунова густым наплывом возникает картина голодной, нищей, разоренной Руси и — страшный образ народного возмущения (поворот к репризе и кульминация развития темы обреченности; es-moll):
Виной всех зол меня нарекают,
Клянут на площадях имя Бориса!..
Гнетущий призрак неминуемой кары овладевает его обессиленным сознанием, в котором страх перед народной ненавистью смутно связывается с мучительным воспоминанием о преступлении в Угличе:
Мотив смерти, мелькнувший во вступительной части, звучит в этой жуткой сцене призрака, завершающей монолог «преступного царя Бориса».
В предварительной редакции монолог трактован не менее ярко, но — в ином аспекте (соответственно первоначальному замыслу оперы). В нем нет ариозо, психологически углубляющего образ преступного царя. Монолог в основном построен на драматическом сопоставлении темы царственной власти (с включением эпизода «семейной отрады») и темы внутренних борений Бориса (отсутствующей в основном варианте монолога):