Глава II. Опера и народ
Весь этот сдержанно-неторопливый рассказ — «пытка чувств» для Григория. И когда Пимен, подойдя к событиям недавних лет, глухо произносит: «Прогневали мы бога, согрешили: владыкою себе цареубийцу нарекли!» — у инока вырывается мучивший его вопрос: «Давно, честной отец, хотелось мне тебя спросить о смерти Димитрия царевича. Ты, говорят, в то время был в Угличе?» Здесь — поворотный момент музыкально-сценического развития картины. Пимен, муж многоопытный и мудрый, как будто ждал этого вопроса, к тому, как будто, и вел повествование, чтобы поведать Григорию о тяжком преступлении царя.
И вот «последнее сказанье» Пимена — о кровавых событиях в Угличе. Оно звучит в суровых тонах драматической баллады. Тема летописца исчезает. Возникает и разрастается иная, новая тема, которой предстоит важнейшая роль в драматургии всей оперы. Характерные попевки этой темы слышны уже в начальном мотиве рассказа-баллады («Пришел я в ночь...», см. клавир, стр. 72), а ее становление (первое проведение) связано о образом убитого царевича.
B музыке рисуется картина злодеяния, набат тревоги, смятение негодующей толпы, стихийная расправа с убийцами, «в ужасе, под топором» назвавшими имя Бориса... Основою картинно-симфонического развития рассказа-баллады служит первоначальный мотив (пример 91а). Он разрабатывается, преформи-руется с несравненным мастерством интонационной драматургии. Из этого мотива — посреди нарастающего движения музыки («...ударили в набат; крик, шум. Бегут во двор царицы...») образуется центральная тема—-царевича Димитрия (пример 91б).
В дальнейшем повествовании — «А там, на площади, народ остервенясь...» — тот же мотив, модифицируясь в резко очерченных интонациях, ритмах, созвучьях, нагнетает динамику развития симфонической картины, реально, зримо изображающей ярость народа при виде царского чиновника «Иуды» Битяговского («Вот он, вот, вот злодей!»), ужас, охвативший схваченных убийц пред трупом царевича (здесь выразительным контрастом вновь звучит тема Димитрия), неистовство толпы и предсмертное покаяние злодеев...
Вместе с тем в драматическом развертывании первоначального мотива все яснее ощущается скрытая интонационная связь с темою царя Бориса (монолог «Скорбит душа...», см. выше, пример 87). Она становится явной в заключительном проведении мотива (d-moll), где упоминание о царе Борисе («Злодеи покаялись и назвали Бориса...-») тонко подчеркнуто характерным гармоническим штрихом из его монолога 18 (аккорд шестой минорной ступени):
Так, три предначальных образа сплетаются незримо в музыке драматического повествования Пимена: образ убитого царевича Димитрия, образ народного возмущения и образ преступного царя Бориса. И эта связь знаменательна. В ней затаена взрывчатая сила развития музыкальной драмы. Только бичом цензурных соображений можно было изъять из оперы рассказ Пимена об углицких событиях, играющий столь важную роль в драматургии сочинения.
Заключение картины складывается под непосредственным воздействием рассказа Пимена. Встревоженная тишина кельи; вкрадчивый вопрос Григория: «Каких был лет царевич убиенный?». Сосредоточенное припоминание летописца (в оркестре промелькивает «мотив сказа»). Наконец, уверенный ответ: «Он был бы твой ровесник и царствовал!». И тут вновь гениальный штрих интонационной драматургии, раскрывающий внутренний, психологический смысл момента. На словах «и царствовал» внезапно возникает тема царевича Димитрия. Ее появленье оттенено неожиданным тональным контрастом (D-dur — Es-dur); звучит она иначе, нежели в первоначальном, широком проведении (a-moll), и колорит у нее иной — призрачный, холодный.