Глава II. Опера и народ
В ее хоральном, «иконописном» начертании видится кроткий задумчивый лик Пимена, освещенный тусклым мерцанием лампады. Эта выразительная тема зарождается в оркестре из начального мерного движения музыки моносцены в момент сосредоточенного раздумья Пимена («На старости я сызнова живу; минувшее проходит предо мною...»). Далее она приобретает значенье лейттемы летописца, но, разумеется, не в вагнеровском понимании отвлеченного звукосимвола — сохраняя свою интонационную характерность, тема свободно развивается, видоизменяется, и ее трансформации, наполняющие образ живым дыханием истории, дают впечатление «скользящих по лику старца отражений его дум и речей». Образ Пимена объективизируется музыкою; музыкою же раскрывается в «ем глубокая психологическая правда.
Повествование старого летописца, завершающего свой безымянный труд, отрешено от суетности пристрастия. Не мудрствуя лукаво описывает он события минувших лет. Но он вовсе не безразличен к тому, о чем повествует. В «безымянных» сказаниях старца отражено мнение народное. И этим обусловлен скрытый пафос его речей.
В моносцене, окутанной мерным течением музыки сказа, строгая тема выделяет облик Пимена, смиренный и покойно-величавый. Таким он представляется проснувшемуся Григорию — на той же теме (D-dur) построен его речитатив: «Как я люблю его смиренный... вид...». Он рассказывает Пимену о своем тревожном оне. Следует диалог старца с иноком, а затем рассказ о царях. Лейттема Пимена обретает метафорическую подвижность. Видоизменяясь, она драматизирует тон и смысл повествования, выразительно окрашивает интонационный строй сдержанной речи летописца, изнутри освещая черты его облика.
В диалоге она звучит картинным напоминаньем шумной юности Пимена («Мне чудятся то буйные пиры, то схватки боевые», E-dur, воинственный взмах оркестра) — и отраженно возникает в реплике честолюбивого Григория: «Зачем и мне не тешиться в боях, не пировать за царскою трапезой?..»; причем здесь же, в речитативе возбужденного инока, зарождается — как тайное предчувствие — интонационный абрис темы убитого царевича Димитрия:
Умеряя суетные порывы тщеславной души Григория, Пимен начинает рассказ о царях:
Помысли, сын, ты о царях великих:
Кто выше их? (Единый бог!..) И что же?
О, как часто, часто они меняли
свой посох царский, и порфиру,
и свой венец роскошный
на иноков клобук смиренный...
И в этом многозначительном рассказе ведущую роль играет лейт-тема летописца. Она выступает степенно, строго, «красной строкой» повествования («Помысли, сын...», As-dur). Но в первом же эпизоде, на протяжении шестнадцати тактов, тема дважды преобразуется, контрастом светотени углубляя смысл речи Пимена. Внезапным ладовым сдвигом (при словах «Кто выше их? и что же...») тема повергается из торжественного As-dur в сумрачный es-moll, глухо звучит и дробится в напряженном движении («...как часто, часто они меняли свой посох царский...») и. едва стихнув, возрождается «просветленная» в G-dur («... на иноков клубок смиренный...»).
Музыка вступительного эпизода, насыщенная выразительно контрастным развитием лейттемы летописца, служит и обобщающим началом, и психологической настройкой повествования, к которому жадно прислушивается Григорий. Пимен вспоминает Грозного, с умилением говорит о богомольном Федоре («Он царские чертоги преобратил в молитвенную келью...») и о «чуде», свершившемся в час его кончины. Тема вновь и вновь преобразуется, озаряя рассказ старца мягким сиянием кротости и таинственной торжественности (лидийский F-dur, затем мерцающий в уносящихся ввысь гармониях Des-dur).