Глава II. Опера и народ
До сих пор еще в практике многих оперных театров заключительная сцена первой картины «Бориса» опускается (такова живучесть косных традиций). Между тем эта сцена — неотторжимое звено в драматургии сочинения. Концентрируя и обобщая действие первой картины, она обнажает антитезу — народ и царь — и тем самым подготавливает развитие основного конфликта музыкальной драмы. И именно эта сцена разъясняет смысл следующей, второй картины Пролога (В Кремле московском), где народ «орет славу» коронованному Борису.
Картина венчания на царство развернута во всем блеске официальной парадности. Площадь в Кремле, опоясанная громадой храмов и царских теремов. Стиснутая между соборами толпа народа. Торжественный колокольный звон. Шествие бояр, духовенства и стрельцов. Трубачи и хор славы царю «во сретенье». Перед нами не ликование всенародного празднества, а неподвижное благолепие парадной церемонии, в которой народ участвует по принуждению.
Но есть в этом тяжелом благолепии некая «гипнотическая» сила древнего обряда. И ею превосходно воспользовался Мусоргский в музыкально-драматургической композиции сцены коронации. Грандиозный трезвон, открывающий царское шествие, служит организующим началом сцены и в то же время — декоративным контрастом подневольному хору славы. Торжественный колокольный звон, со всеми его затейливыми переливами и переборами, построен на неподвижной гармонии двух «вибрирующих» созвучий — что создает впечатление застывшей мощи. О звукоизобразительном мастерстве воспроизведения перекликающихся звонов (в оркестре и на сцене) говорить не приходится — оно самоочевидно.
Хор славы, основанный на традиционной величальной теме («Уж как на небе солнцу красному...», C-dur), разработан скупо. Стремясь к психологической правде выражения, Мусоргский придал этому хору суровую аскетичность однокрасочного звучания. Народ славит Бориса поневоле; все же он еще смутно надеется, что, быть может, с избранием нового царя наступит облегченье. Вовлеченный в парадный обряд коронации, он старательно «орет» славу, вступая и умолкая по знаку Шуйского, главного распорядителя торжества...
Удивительное сочетание декоративности и психологизма составляет особенность музыкальной драматургии этой картины.
Центральное место в ней занимает монолог царя Бориса. Он величаво возвышается на картинно-статическом фоне торжества коронации. У Пушкина Борис произносит свою первую речь в Кремлевских палатах перед патриархом и боярами (четвертая сцена):
Ты, отче патриарх, вы все, бояре,
Обнажена моя душа пред вами:
Вы видели, что я приемлю власть
Великую со страхом и смиреньем.
Сколь тяжела обязанность моя!
В опере Борис выступает с паперти собора на площади — перед «всем народом». Первый его выход начинается внутренним монологом «Скорбит душа...», и первые же его слова, выражающие тайную тревогу зловещего предчувствия, звучат трагическим противоречием торжественной обстановке пышного обряда венчания на царство:
Скорбит душа!
Какой-то страх невольный
Зловещим предчувствием
Сковал мне сердце.
Слова эти обращены внутрь, к самому себе, а не к народу, но вызваны они затаенной думой о народе, тревожащей сознание Бориса. То, что в пушкинских строфах дано лишь тонким намеком — «..приемлю власть великую со страхом и смиреньем»,— рельефно подчеркивается средствами музыкальной драматургии, вырисовывающей облик трагического героя в первом же его монологе. Мусоргский мудро избирает новую сценическую ситуацию, точно соответствующую его смелому замыслу.