Глава I. В боях за «Бориса»
Клавир корректировался автором, и он сам вынужден был делать урезки и поправки — тяжело, но иного выхода не было. Опера, дважды забракованная театральным начальством, возбуждала особенную «бдительность» цензуры, нравы которой Мусоргский испытал на горьком опыте. Помимо цензуры тут, по-видимому, сыграли роль и предупредительные советчики по части умеренности и благоразумия — в стенах Мариинского театра и вне его. Подготовка издания клавира оперы шла параллельно с подготовкой спектакля. Принужденный принимать «советы» театрального начальства, производившего купюры, Мусоргский не мог рассчитывать, что все недозволенные к постановке сцены и эпизоды будут дозволены в печатном издании. Однако не намеревался отказываться от публикации клавира, значит — должен был «согласиться» на известные изъятия.
Невольно вспоминаются здесь горькие слова В. Стасова, возмущавшегося урезками в постановке «Бориса Годунова»: «Мне, пожалуй, возразят: «Да у нас есть согласие самого автора, он сам апробовал урезку». Ах, не говорите мне про «согласие»! Что нам в согласии автора! Всякий автор у вас в тискак, во власти, он, пожалуй, на что хотите согласится, у него нет ни защиты, ни протеста, и поневоле согласишься, когда могут просто вычеркнуть вон всю твою оперу со всеми ее представлениями». Да, именно в таком положении находился Мусоргский. Перед ним стояла альтернатива: отстоять оперу дорогой ценой урезок и поправок либо отказаться и взять обратно рукопись. Но последнее было бы для него равносильно поражению. В упорной борьбе за «Бориса» Мусоргский предпочел пойти на жертвы и в постановке оперы и в издании клавира. Быть может, он надеялся на лучшие времена — увы, времена наступали худшие. «Бориса» сняли с репертуара.
Долго не видно было просвета в судьбе многострадальной оперы и после смерти композитора. В восемьдесят девятом году сделана была робкая попытка возобновить «Бориса». Но когда Александру III представили репертуарный план Мариинского театра на предстоящий сезон, (государь собственноручно перечеркнул «Бориса Годунова», вместо которого «назначил» «Африканку» (Мейербера), «Нерона» и «Купца Калашникова» (Рубинштейна). Руководящее указание самодержца привело дирекцию Мариинского театра в «тупое замешательство». О возобновлении «Бориса Годунова» не заикались. Лишь концертные исполнения отрывков из оперы время от времени напоминали о ее существовании.
На исходе прошлого столетия обозначился перелом. В 1896 году Римский-Корсаков выпустил в свет давно задуманный труд — клавир и партитуру «Бориса Годунова» в собственной переработке (и переинструментовке). Этот труд, выполненный по-своему ярко и талантливо, несомненно способствовал пробуждению горячего интереса общественности к забытой опере Мусоргского.
«Борис Годунов» сочинялся на моих глазах,— писал Римский-Корсаков в предисловии к новому клавиру.— Никому, как мне, бывшему в тесных дружеских отношениях с Мусоргским, не могли быть столь хорошо известны намерения автора «Бориса» и самый процесс их выполнения.— Высоко ценя талант Мусоргского и его произведение и почитая его память, я решился приняться за обработку «Бориса Годунова» в техническом отношении и его переинструментовку. Я убежден, что обработка и инструментовка отнюдь не изменили своеобразного духа произведения и смелых замыслов его сочинителя и что обработанная мною опера, тем не менее, всецело принадлежит творчеству Мусоргского, а очищение и упорядочение технической стороны сделает лишь более ясным и доступным для всех ее высокое значение и прекратит всякие нарекания на это произведение».
Но Римский-Корсаков, крупный и ярко индивидуальный художник с прочно сложившимися взглядами и вкусами, не мог, конечно, ограничиться техническими заданиями обработки. Вольно или невольно, он пошел далее своих намерений: многое изменил в самой музыке «Бориса» и многое сократил в ней (даже по сравнению с неполным авторским клавиром). Перерабатывая оперу, он сделал собственную музыкально-сценическую транскрипцию «Бориса Годунова». И именно как транскрипция она столь же близка оригиналу, сколь и далека от него.