Глава I. В боях за «Бориса»
Такай транскрипция, мастерски выполненная некогда близким другом Мусоргского, была, очевидно, исторически необходима и, значит, оправдана. Во всяком случае благородный, творчески бескорыстный почин Римского-Корсакова сыграл весьма важную роль в судьбе «Бориса Годунова». Опера, созданная Мусоргским четверть века назад и, казалось, канувшая в Лету, вновь обрела сценическую жизнь — правда, тока еще не в полной и не в подлинной авторской редакции (о которой теперь мало кто помнил).
Но движение началось. Опера возрождалась. В том же 1896 году «Борис» был поставлен Обществом музыкальных собраний в Большом зале Петербургской консерватории (первым спектаклем 28 ноября дирижировал Римокий-Корсажов). Через два года «Борис» с громадным успехом шел на оцене Московской частной оперы С. Мамонтова — с молодым Шаляпиным в заглавной роли. Неуклонно возраставший интерес общественности к «Борису Годунову» заставил, наконец, и дирекцию Мариинского театра вспомнить об опере Мусоргского. 9 (22) ноября 1904 года — через тридцать лет после «первой», памятной премьеры! — «Борис Годунов» вновь завоевал «императорскую» сцену — при содействии Римского-Корсакова и Шаляпина, непревзойденного исполнителя партии царя Бориса. «Своею обработкой и оркестровкой «Бориса Годунова», слышанной мною при большом оркестре в первый раз, я остался несказанно доволен,— писал Римский-Корсаков. — Яростные почитатели Мусоргского немного морщились, о чем-то сожалея...Но ведь дав новую обработку «Бориса», я не уничтожил первоначального вида, я не закраоил навсегда старые фрески. Если когда-нибудь придут к тому, что оригинал лучше, ценнее моей обработки, то обработку мою бросят и будут давать «Бориса» по оригинальной партитуре». Все же и сам Римский-Корсаков, видимо, кое о чем сожалел.
Предпринимая в 1908 году второе издание своей обработки «Бориса Годунова», он восстановил ряд сцен и эпизодов, опущенных в первом издании: рассказ Пимена о царях, сцену Бориса и царевича Федора за чертежом земли Московской, песенку про попугаю и сцену Бориса с Федором и Шуйским, эпизод с курантами, сцену Самозванца и Рангони и монолог Самозванца. «Таким образом,— писал в предисловии Римский-Корсаков,— в настоящем издании народная музыкальная драма Мусоргского является в своем полном виде, без каких-либо сокращений».
Но это утверждение не точно. Восстановленные сцены и эпизоды расширили обработку Римского-Корсакова, однако не сделали еще ее полной, а лишь приблизили ее по материалу к авторскому клавиру 1874 года, в котором, как уже говорилось, Мусоргский вынужден был произвести значительные сокращения. Римский-Корсаков, видимо, считал эти вынужденные изъятия «узаконенными» — в его обработке «Бориса Годунова», которую он называет полной, нет финала первой картины Пролога, нет рассказа Пимена о трагических событиях в Угличе, нет и сцены у собора Василия Блаженного... О существовании неопубликованной предварительной редакции «Бориса Годунова» в клавире Римского-Корсакова даже не упоминается.
Итак, новые поколения слушателей знакомились с гениальной оперой Мусоргского в музыкально-сценической обработке Римского-Корсакова. И были благодарны ему. «Борис Годунов» и в неполной транскрипции производил громадное впечатление. Опера ставилась в Москве и в Петербурге с неизменным успехом. После парижских представлений в «русском сезоне» 1908 года она быстро завоевала мировую известность.
Все это вместе с тем возбуждало естественный интерес к неизвестному оригиналу, к авторской редакции «Бориса Годунова». Слушая оперу в обработке Римского-Корсакова, серьезно мыслящие музыканты не могли не задуматься — что же представляет собою подлинная рукопись «Бориса» и почему она, послужив основою для столь увлекательной транскрипции, не должна жить своей, самостоятельной творческой жизнью, оставаясь за семью печатями архивов? Как ни странно на первый взгляд, но именно труд Римского-Корсакова, пробудивший интерес к подлинному «Борису», поколебал доверие к старой, укоренившейся легенде о «безграмотности» и композиторской «беспомощности» Мусоргского, о «безобразных» крайностях его музыкально-сценического реализма. Однако не так-то легко было развеять эту ложную легенду, которая упорно распространялась одними по косному убеждению, другими — по косной привычке.