Глава I. В боях за «Бориса»
Так, поругивая и похваливая, останавливаясь на частностях и обходя главное, рассматривал Кюи и третье и четвертое действия оперы Мусоргского. «Музыка третьего действия (Польский акт] с большими достоинствами, но и с большими недочетами». Назвав лучшим нумером этого действия... Полонез, упомянув «милый хорик» сандомирских девушек и несколько других «прелестных» эпизодов, Кюи резко раскритиковал образ Рангони: «его фигура утрирована до лживости и до антимузыкальности». Самозванец же, по мнению Кюи, «особенно не удался г-ну Мусоргскому. В монологе у фонтана нас прельщает красивость, поэтическое настроение, волшебный звук оркестра, т. е. фон, и охлаждает отсутствие музыкальных мыслей в речах самозванца, то есть отсутствие картины». Примерно в такой же пропорции распределены критиком достоинства и недостатки в оценке музыки четвертого действия (Смерть Бориса); «Первая половина четвертого действия слаба. И в боярской думе, и в рассказе Шуйского мы находим или грубую декорацию, или мелкую звукоподражательность... Вторая половина действия несравненно удачнее...». Здесь Кюи одобрил рассказ Пимена и предсмертный монолог Бориса. Наконец, он весьма положительно отозвался о «сильно и широко задуманной» Сцене под Кромами.
Засим последовал обобщающий вывод. Признавая в Мусоргском «талант сильный и оригинальный, богато наделенный многими качествами, необходимыми для оперного композитора», Кюи заявил: «Борис Годунов» произведение незрелое... в нем много бесподобного и много слабого. Эта незрелость оказывается во всем: и в либретто, и в нагромождении детальных эффектов до того, что пришлось делать купюры, и в увлечении звукоподражанием, и в низведении художественного реализма до антихудожественной действительности (в первой народной сцене хохочут, а перед последней галдят без определенных нот, следовательно, без музыки), в смеси, наконец, прекрасных музыкальных мыслей с ничтожными». Подчеркнув два «главных недостатка» в «Борисе Годунове» Мусоргского — «рубленый речитатив и разрозненность музыкальных мыслей, делающую местами оперу попурриобразной»,— Кюи нравоучительно добавил, что «недостатки произошли именно от незрелости, от того, что автор не довольно строго-критически относится к себе, от неразборчивого, самодовольного, спешного сочинительства, которое приводит к таким плачевным результатам гг. Рубинштейна и Чайковского». В заключение, после всех этих оскорбительно несправедливых сентенций, Кюи позволил себе «посмаковать» пресловутую историю с подношением венка, язвительно намекнув на нескромность «начинающего» оперного композитора.
Своим выступлением Ц. Кюи не вполне отмежевался от оперы Мусоргского и не вполне присоединился к ее гонителям; двуликая тенденция к тому и к другому выдавала межеумочность его позиции, о чем свидетельствует и сделанный выше обзор его статьи (по необходимости краткий и по возможности полный). Теперь мы склонны сказать: Кюи совершенно не понял «Бориса Годунова» и потому, быть может, отгородился в своем разборе от принципиальных вопросов, от большой проблематики народной музыкальной драмы — мелочными суждениями и желчными придирками вперемежку с приторными комплиментами. Теперь ясно, что Кюи не разделял художественных взглядов и устремлений Мусоргского, да и членом Кучки был номинально. Но тогда, в период остро противоречивой борьбы вокруг «Бориса», все это было совсем не так ясно. Статья Кюи для многих, и для Мусоргского в том числе, явилась полной неожиданностью. И объективно, независимо от намерений автора, она сыграла на руку консервативным противникам Мусоргского. О ней говорили: сам Кюи сдался, он вынужден признать неудачу «Бориса». Дело приняло крайне неприятный оборот. Но тяжелее всего было Мусоргскому.
Если заблуждение в выборе друзей — несчастье, то не меньшее несчастье очнуться от столь сладкого заблуждения, замечает Руссо. Прочтя статью Кюи, Мусоргский очнулся от подобного заблуждения. Он метался от обиды, боли, негодования, возмущения вероломным поступком друга. «Что за ужас статья Кюи,— писал он в тот же день В. Стасову — ...Так, стало быть, надо было появиться «Борису», чтобы людей показать и себя посмотреть. Тон статьи Кюи ненавистен... Безмозглым мало той скромности и нечванливости, которые никогда не отходили от меня и не отойдут, пока у меня мозги в голове еще не совсем выгорели. За этим безумным нападением, за этою заведомою ложью я ничего не вижу, словно мыльная вода разлилась в воздухе и предметы застилает.— Самодовольство!!! спешное сочинительство! Незрелость!.. чья?.. чья?.. хотелось бы знать... Вы часто проговаривались: «боюсь за Кюи по поводу Бориса». Вы оправданы в Вашем любящем предчувствии». Эта до болезненности острая реакция вызвана была не только оскорбленным самолюбием впечатлительного художника. Выступление Кюи, враждебное в своей двусмысленности, означало для Мусоргского утрату еще одного (вслед за Балакиревым) близкого друга, утрату особенно тяжелую в обстановке разгоревшейся борьбы. Острое возбуждение со временем прошло («как проходит все»), отношения с Кюи возобновились — вполне вежливые, корректные, но ничем уже не напоминавшие былой дружбы боевых соратников...