Глава I. В боях за «Бориса»
Вместе с Мусоргским Стасов подолгу сиживал за чтением Карамзина и других исторических материалов, откуда извлекались интересовавшие композитора сведения о событиях темной эпохи Бориса Годунова, характерные подробности быта. Рассказ Карамзина о народном восстании и иезуитах Черниковском и Лавицком послужил Мусоргскому сюжетным мотивом, который он разработал в Сцене под Кромами. Любопытное сообщение Карамзина о том, что царю Борису подарены были заморские попугаи, надоумило Мусоргского сочинить на собственный текст рассказ царевича Федора «про попиньку»—яркий эпизод, оттенивший жанровым контрастом драматизм второго действия оперы. Чтением Карамзина навеяна была и знаменитая Сцена с курантами. Не без участия Стасова подобран был писателем-историком Д. Мордовцевым текст старинной разбойничьей песни для народного хора «Расходилась, разгулялась удаль молодецкая»— в Сцене под Кромами.
Стасов был верным гидом Мусоргского в собирании историко-этнографических и литературных материалов для оперы, гордился этой ролью и даже ревновал к В. Никольскому, который также содействовал осуществлению замысла композитора вдумчивыми советами и указаниями. Он, как известно, подал Мусоргскому счастливую мысль завершить оперу народной Сценой под Кромами. «Насколько выиграло при этом заключение оперы в трагичности, потрясающей силе и грозном значении!» — восклицал Стасов. И тут же добавил: «Признаюсь, я был в отчаянии и глубоко завидовал В. В. Никольскому, что он, а не я присоветовал Мусоргскому такую блестящую, такую великолепную идею».
По мере того как подвигалось сочинение оперы, Мусоргский показывал ее товарищам и близким знакомым, сначала в отрывках, отдельных эпизодах и сценах, затем все шире, полнее. Композиция росла и разрасталась на глазах друзей. Сцены из «Бориса Годунова» исполнялись на малых и больших собраниях — у Л. Шестаковой, В. Пургольд, В. Стасова и в некоторых других дружественных домах. Мужские партии, по обычаю, пел сам автор (иногда «подпевал» небезызвестный любитель Вельяминов), женские — Александра Пургольд, поражавшая проникновенной интерпретацией музыки Мусоргского; аккомпанировала Надежда Пургольд («наш милый оркестр»).
Новая опера вызывала громадный, все возрастающий интерес, воспринималась слушателями горячо, однако оценивалась отнюдь не единодушно. После исполнения отрывков из «Бориса» Мусоргский слышал мнения весьма разноречивые. «Дважды находился в Парголове,— писал он летом 1870 года,— и вчера производил свои шалости при многочисленной аудитории. По поводу мужиков в «Борисе» одни нашли, что это буф (!), другие же увидели трагизм.— «Раек» производил взрывы хохота, а Корчма в «Борисе» смутила многих». И это было вовсе не случайно. Истинное значение оперы Мусоргского было понято далеко не сразу и не всеми —- даже в кругу друзей. Стасов, быть может из самых добрых побуждений, идиллически приукрасил отношение товарищей-композиторов в кружке к опере Мусоргского: «Радость, восхищение, любование были всеобщие...» . Различие в их суждениях о «Борисе» звучало сильнее, чем согласие. И тут, прямо или косвенно, отражались внутренние противоречия распадавшегося кружка. Балакирев отзывался об опере отрицательно, не стесняясь резкостью выражений. «Модинька оскорблен несправедливыми и высокомерными отзывами Милия о «Борисе», высказываемыми бестактно и резко в присутствии людей, которые вовсе не должны бы слышать этого»,— писал Бородин осенью 1871 года, когда Мусоргский работал уже над новой редакцией оперы. Кюи судил о «Борисе» уклончиво и двойственно, признавая несомненные достоинства произведения и подчеркивая при этом его «крупные недостатки». Позднее — своей печально-известной статьей о долгожданной премьере «Бориса Годунова» — Кюи показал, что он так и не сумел понять новаторских идей и мастерства музыкальной драматургии Мусогрского. Иначе складывалось отношение Римского-Корсакова и Бородина к опере Мусоргского — вдумчиво чуткое и в высшей степени благожелательное, хотя и критическое, особенно в оценке первой редакции (да ведь и восторженный Стасов считал эту редакцию оперы «неполноценной»). Многое в «Борисе» искренне радовало и восхищало Бородина и Римского-Корсакова; они непосредственно ощущали могучее развитие таланта Мусоргского, но в то же время склонны были видеть в нем «стремление к корявому оригинальничанию» и полагали своим товарищеским долгом уберечь его от этого стремления. Таким образом, психологическая атмосфера вокруг «Бориса» была сложной, противоречивой, а внешние обстоятельства — после «забракования» первой редакции — крайне неблагоприятны. Все это не могло не сказаться в создании оперы-драмы и в ее сценической судьбе.