Глава VI. Рубикон
Несомненно, и об этом уже говорилось,— Мусоргского воодушевлял создававшийся на его глазах «Каменный гость», а дружеское внимание Даргомыжского стимулировало работу над им же подсказанной (хоть и «в шутку») «Женитьбой». Несомненно и то, что реформаторский почин Даргомыжского, «великого учителя музыкальной правды», оказал плодотворное влияние на раззитие своебытной оперной драматургии Мусоргского (да и не только Мусоргского). В «Каменном госте», как справедливо замечает Б. Асафьев, «русский выразительный декламационный стиль — мелодический речитатив был найден. Без больших и раззитых вокальных форм (арии), и точно так же без помощи инструментальной симфонической работы над материалом оказалось возможным создать цельное, спаянное сценическое произведение, в котором при неразрывности диалога каждое действующее лицо говорит на своем характерном языке с присущими ему интонациями и манерами». В этом смысле «Каменный гость» мог служить и служил примером, если угодно, образцом, облегчавшим Мусоргскому решение его собственной задачи. Подчеркиваем: собственной, ибо задача, поставленная им в «Женитьбе», была иная и решалась на ином материале, а то и другое связывалось, конечно, с творческим методом.
Завет Даргомыжского — «Хочу, чтобы звук прямо выражал слово. Хочу правды» — Мусоргский воспринял психологически углубленно и очень по-своему. Он выдвинул задачу необычайную: правдиво, точно, художественно («высокохудожественно») воспроизвести музыкою звуковое выражение человеческих чувств и мыслей, затаенное в простом говоре. Таким образом, «хочу» Мусоргского простиралось гораздо дальше, проникая в область неизведанную.
Идея эта зародилась раньше — она вызревала в подпочве творческого сознания композитора, когда из-под его пера выходили «народные картинки», вокальные пьесы-сценки, поражавшие обновляющей свежестью образного языка. В живой человеческой речи, в простом народном говоре Мусоргский чуял неистощаемый родник интонационно-ритмической и тембровой выразительности. Его редкостный слух улавливал в речи скрытую музыку душевных движений, и это вольно-невольно отражалось в маленьких вокальных сценках, столь разнохарактерных, как «Савишна», «Гопак», «Семинарист», «Озорник», «Сиротка», «Колыбельная Еремушки», «С няней»... Опираясь на хорошо усвоенный опыт народного песенного творчества, Мусоргский постигал внутреннюю связь проявлений человеческого характера в говоре и в пении. Здесь таились истоки новшеств и открытий его всеобъемлющего реализма народной музыкальной драмы.
Сам Мусоргский, мы знаем, отметил, что именно народные картинки, эти «мелкие вещицы» побудили задать ему «не тронутую (в историческом ходе музыки) задачу — музыкально изложить житейскую прозу, музыкальной же прозой». Почин Даргомыжского помог ему сделать решающий шаг. Он принялся за «Женитьбу».
Конкретизируя замысел и задачу «разговорной оперы» (opera dialogue), он сосредоточил главное внимание не на песенной, а на речевой интонации, пытливо изучал скрытые в ней выразительные свойства и возможности. Несравненная проза гоголевской комедии давала ему богатейший материал для выработки мастерства интонационных характеристик. И тут уже сказалось своеобразие его метода. Даргомыжский искал в звуке прямого выражения слова. Мусоргский поначалу моделировал в музыке тончайшие интонационные изгибы речи-говора, выпытывая в ней звуковое выражение человеческой мысли и чувства.
В сущности, он исходил из положения, выдвинутого еще Лейбницем (в «Новых опытах о человеческом разуме»): «Тот, кто сказал бы, что способность говорить направляет способность петь и что способность петь повинуется или не повинуется способности говорить, выражался бы столь же правильно и понятно, как тот, кто сказал бы (а так обыкновенно выражаются), что воля направляет разум и что разум повинуется или не повинуется воле». Неважно в данном случае, знал ли доподлинно Мусоргский «Новые опыты» Лейбница (хотя мы не сомневаемся, что знал, ибо серьезно занимался изучением немецкой философии). Но важно то, что приведенное положение, столь родственное взглядам Мусоргского на внутреннюю связь говора и пения, освещает своеобразную диалектику его творческого мышления.