Глава VI. Рубикон
К записи сочинения Мусоргский приступил 11 июня 1868 года. Работа шла быстро. Покончив за девять дней первую сцену (Подколесин и Степан), он уехал из Питера в деревню Шилово (имение брата в Тульской губернии), и здесь к 8 июля завершены были остальные три сцены первого действия «Женитьбы» (клавир). Несмотря на то, что в деревне он лишен был инструмента, без которого, казалось, невозможно было обойтись «в такой вещи, как музыкальная проза (где гармонические условия страшно капризны)», музыкально-сценическая композиция первого действия «Женитьбы» вылилась в совершенно законченную форму, вплоть до тончайших деталей.
Все эти дни Мусоргский находился в состоянии творческого возбуждения («Женитьба не давала мне покоя...»). Работал без устали и не угомонился, пока не поставил точку в последней сцене первого действия. Затем отдался деревенскому отдыху. Бродил подолгу в окрестных местах, «наблюдал за бабами и мужиками», беседовал с ними, вслушивался в певучую крестьянскую речь, занимался и хозяйством — греб сено, варил варенья, делал маринады («сено вышло оч. хорошо, маринады и варенья оч. вкусны»), словом окунулся в деревенскую жизнь.
Отдыхая, он обдумывал второе действие «Женитьбы». В голове композитора уже «складывались» образы Жевакина с Яичницей, сцена гадания на картах невесты и кое-что другое. Однако за сочинение он не принимался. «2-е действие только в мыслях и планировке,— сообщал он Римскому-Корсакову 15 августа,— сочинять еще нельзя,— рано! Терпение, а то впадешь в однообразие интонаций...». О том же и в тот же день писал он Никольскому и Кюи.
Прошло лето. Второй акт «Женитьбы» так и остался «в мыслях и планировке». Первый же был разучен и представлен на строгий суд друзей. На возобновившихся осенью вечерах у Даргомыжского «Женитьба» вызвала живой интерес. «Все были поражены задачей Мусоргского,— вспоминал Римский-Корсаков,— восхищались его характеристиками и многими речитативными фразами, недоумевали перед некоторыми аккордами и гармоническими последовательностями. При исполнении сам Мусоргский со свойственным ему неподражаемым талантом пел Подколесина, Александра Николаевна [Пургольд] — Феклу, Вельяминов — Степана, Надежда Николаевна аккомпанировала, а в высшей степени заинтересованный Даргомыжский собственноручно выписал для себя партию Кочкарева и исполнял ее с увлечением. В особенности всех утешали Фекла и Кочкарев, распространяющийся об «экспедиторченках, канальченках», с презабавной характеристикой в аккомпанементе. В. В. Стасов был в восторге. Даргомыжский говаривал, что композитор немножко далеко хватил. Балакирев и Кюи видели в «Женитьбе» только курьез с интересными декламационными моментами». Следует привести здесь и мнение неупомянутого Римским-Корсаковым Бородина. Послушав первый акт «Женитьбы», он писал жене (26 сентября 1868 г.): «Вещь необычайная по курьезности и парадоксальности, полная новизны и местами большого юмору, но в целом — une chose manquee (вещь неудачная — фр.),— невозможная в исполнении. Кроме того, на ней лежит печать слишком спешного труда» . В кругу товарищей-музыкантов «Женитьба» Мусоргского вызвала изумление, смешанное с недоумением.
Курьезной казалась сама задача — сочинять оперу прямо на разговорную прозу гоголевской комедии, ничего или почти ничего в ней не изменяя. Даргомыжский писал «Каменного гостя» прямо на текст маленькой трагедии Пушкина, но ведь там — романтический сюжет, большие страсти, высокие образы, волшебные стихи. А что в «Женитьбе»? Обывательская среда, ничтожные персонажи, разговоры о фраке, о сукне, о ваксе, жеманные речи свахи, грубоватые выходки Кочкарева... В комедийном спектакле все это хорошо, но какая тут может получиться музыка! А между тем музыка получилась, и весьма своеобразная, богатая творческими находками.
Художественное решение новой, смело поставленной задачи — даже в пределах одного первого акта — было настолько интересно, остроумно, талантливо, что не могло не увлечь исполнителей и слушателей. «Репетиции и исполнение,— свидетельствует В. Стасов,— были непрерывным взрывом хохота — так верны были поминутно, на каждом шагу комические интонации гоголевской гениальной комедии». Правда, круг исполнителей и слушателей «Женитьбы» был весьма ограниченный, но зато, как выражался Мусоргский, это был круг людей не ограниченных. Правда, многое в необычной («парадоксальной») логике языка и формы «Женитьбы», противоречившей общепринятым правилам оперной эстетики, внушало недоумение, но зато и многое — особенно в метких характеристиках персонажей — захватывало и восхищало.