Глава VI. Рубикон
Нравственный источник жизни питал идейно-художественные устремления Мусоргского, обогашая и обновляя содержание его творчества, побуждая неутомимо добиваться исконной правды выразительной речи, ибо искусство — лишь средство для беседы с людьми. Сама жизнь давала ему темы для этих бесед. в которых он постигал мастерство музыкального воплощения человеческих образов, характеров, настроений. «Частицу того, что мне дала жизнь,— писал он,— я изобразил для милых мне людей в музыкальных образах, побеседовал с милыми мне людьми своими впечатлениями». Новые, не тронутые искусством стороны человеческой души и человеческих отношений открывались в этой удивительной галерее образов,— и видимый миру смех, и невидимые миру слезы.
Гордое слово справедливость могло бы лучше всего определить этический смысл эстетических исканий Мусоргского. И в народных сценах-картинах, и в песенной лирике, так часто овеваемой социальными мотивами, и в бытовых сценках «житейской прозы», зарисованных с горьким гоголевским комизмом, и в острых музыкальных памфлетах он страстно взывал к справедливости. Его речь, обращенная к людям, должна была быть — как в живой, искренней беседе— предельно правдива, точна, убедительна, совершенно свободна от шаблонов риторики и внешней красивости. Выразительному искусству этой речи он учился прежде всего у народа, пытливо примечая и усваивая вместе с тем опыт близких ему по духу художников-новаторов. Именно народ должен был стать главным героем, главным действующим лицом крупных музыкально-драматических произведений Мусоргского. Вот мысль, которую он давно лелеял и к осуществлению которой сосредоточенно готовился.
В процессе этой подготовки и возникла «силой необходимости» идея смелого творческого эксперимента — музыка гоголевской «Женитьбы». Решение поставленной задачи должно было приблизить к «заветной жизненной цели». Так мыслил Мусоргский. «Если допустить,— писал он,— воспроизведение художественным путем человеческого говора со всеми его тончайшими и капризнейшими оттенками, изобразить естественно, как жизнь и склад человека велит,— будет ли это подходить к обоготворению человеческого дара слова? И если возможно самым простым способом, только строго подчиняясь художественному инстинкту в ловле человеческих голосовых интонаций,— хватать за сердце, то не следует ли заняться этим? — а если при этом можно схватить и мыслительную способность в тиски, то не подобает ли отдаться такому занятию? — Без подготовки супа не сваришь. Значит: подготовясь к сему занятию, хотя бы Женитьбой Гоголя, капризнейшей штукой для музыки, не сделаешь ли хорошего дела, т. е. придвинешься ближе к заветной жизненной цели? Можно сказать на это: да что ж все только готовиться — пора и сделать что-нибудь! Мелкими вещицами готовился, Женитьбой готовится,— когда же наконец изготовится? На это один ответ:— сила необходимости; может быть, когда-нибудь и изготовится.
Моя деятельность, та деятельность, которую держа под мышкой, не совестно показать человеку, в случае спроса, началась с мелких вещиц.— Конфузиться и скромничать глупо, когда сознаешь, что эти-то мелкие вещицы и дали мне имя, хотя бы в ограниченном кружке людей, но за то людей не ограниченных.— Они, эти мелкие вещицы, вызвали охоту, в довольно представительных по музыке личностях, задать мне не тронутую (в историческом ходе музыки) задачу — музыкально изложить житейскую прозу, музыкальной же прозой.— Что решение этой задачи не легко, тому доказательством может служить моя скромная личность.— Я написал целый акт музыкальной прозы, окрасил четыре личности — акт, на мой взгляд, удался, но я не знаю, что будет с тремя актами. Я знаю, что они должны быть хорошими, но не знаю, могут ли быть».
Исподволь обдумывая замысел и драматургический план своей композиции «Женитьбы», Мусоргский вживался в интонационный материал «музыкальной прозы», тщательно отбирал и фиксировал характерное, выразительно точное: «какую ли речь ни услышу, кто бы ни говорил (главное, что бы ни говорил), уж у меня в мозгах работается музыкальное изложение такой речи»,— признавался он Римскому-Корсакову.