Глава V. Диалектика души
Коль скоро сочинение не соответствовало личным взглядам и вкусам ментора, оно осуждалось как «несовершенное», или, проще говоря, неудавшееся; стало быть, об исполнении не могло быть и речи. Нечто ханжеское чуял Мусоргский в подобных приговорах. «Хотят совершенства! — иронически восклицал он в письме Римскому-Корсакову.— Загляните в искусство исторически — и нет этого совершенства... в крупных задачах — везде и во всем свои недостатки, да не в них дело, а дело в общем достижении целей искусства.— Мы Вагнера часто ругаем, а Вагнер силен и силен тем, что щупает искусство и теребит его... Будь он талантливее, он бы не то сделал. — А Берлиоз, а Лист. У каждого и в каждом из крупных сочинений свои недостатки — и какие! — Мы через чур строги к себе — всякое через чур опасно.— ...Я до сей минуты боюсь Милия, и это было сказано с его стороны после «Садки» и разговоров о моих грешных ведьмах.— И желать Fis-dur a la Liszt «divina comedia» для ведовской славы Сатане? — Corpo di bacсо!..».
Мусоргский, проявлявший суровую взыскательность к себе и к своему творчеству «в общем достижении целей искусства», хорошо знал цену фразам о «совершенстве», которыми так удобно прикрывается произвол субъективных эстетических суждений и оценок. Он горячо протестовал против такого произвола со стороны Балакирева. И теперь вынужден был отложить законченную партитуру «Ивановой ночи».
Но мысль о ней не оставляла Мусоргского. В 1872 году, участвуя в коллективной работе (вместе с Римским-Корсаковым, Бородиным и Кюи) над оперой-балетом «Млада», он использовал музыку «Ивановой ночи» для сцены «служения Черному козлу» (третье действие — «Праздник Чернобога»), Позднее, приступив к сочинению «Сорочинской ярмарки», Мусоргский вновь обратился к музыке «Ивановой ночи», намереваясь ввести ее в оперу — как фантастическое Интермеццо между вторым и третьим действием — «Сонное видение паробка». Незадолго до смерти, в мае 1880 года, он разработал и написал вокально-сценическую композицию Интермеццо (для тройного хора, солистов, балета и фортепиано в четыре руки), сохранив и несколько расширив музыку «Ивановой ночи на Лысой горе». Мы еще вернемся к ней в главе о Сорочинской ярмарке и расскажем об этом чудесном Интермеццо, возродившем замысел и музыку «Ивановой ночи», которая при жизни Мусоргского так и не была исполнена.
Приговор Балакирева, столь решительный и столь несправедливый, сыграл роковую роль в судьбе этого произведения. За ним надолго установилась «репутация неудачливости». Мало кто знал музыку «Ивановой ночи», а в оркестре ее никто не слышал, тем не менее многие «признали» сочинение слабым, отрывочным и вообще «неоконченным». Немногие друзья композитора (в том числе Римский-Корсаков и Бородин), которым пьеса нравилась, не могли тогда предпринять действенных шагов для ее реабилитации. Кюи же, теоретик кружка, все более склонялся к балакиревскому мнению о «неспособности» Мусоргского к симфонической музыке и, надо сказать, немало способствовал в дальнейшем распространению этого предвзятого мнения.
Сам Мусоргский вовсе не считал «Ночь на Лысой горе» сочинением безупречным и непогрешимым (он видел недочеты в оркестровке пьесы и собирался и к устранить). Он отстаивал свою «первую крупную самостоятельную вещь» в симфоническом жанре не по мотивам авторского самолюбия, а по внутренней убежденности. Работа над «Ивановой ночью» открывала новые перспективы. И Мусоргский чувствовал в себе силы для осуществления интересовавших его симфонических замыслов.
Едва закончив партитуру «Ночи», он в несколько дней наоркестровал h-moll'ное Intermezzo in modo classico, дописав в этой пьесе (сочиненной для фортепиано еще зимой 1861 г.) срединную часть — E-dur'Hoe Trio58. Вслед за тем приступил к новой большой работе, задумав программную симфоническую поэму «Подибрад» — из истории национально-освободительной борьбы Чехии в пятнадцатом столетии (Йиржи Подебрад, 1420—1471, король чешский).