Глава V. Диалектика души
Через пять дней после комической сценки «из похождений Пахомыча» появился «Семинарист» (авторская дата сочинения — 27 сентября 1866 г.). Пьеса, поразившая современников дерзкой остротой сюжета и музыки, сложилась не совсем обычно. «Это я сделал утром, проснувшись в 66 г., начав только с ритма»,— гласит надпись Мусоргского на экземпляре «Семинариста», подаренном А. Голенищеву-Кутузову. Лаконичное признание и многозначительное.
Ритм — импульс образного движения сценки. В ритме найдена «скулящая» интонация зубрежки наказанного семинариста; из ритма возникает и напев — неотвязное воспоминание семинариста о румяной Стёше, поповской дочке, и о том, как ему «от беса искушенье довелось принять в храме божьем», за что, избитый попом, он вынужден теперь долбить ненавистные латинские слова ( исключения из правил 3-го склонения):
В слитном противосложении бессмысленной механической зубрежки и осмысленных эмоциональных переживаний согрешившего в храме божьей семинариста — неповторимое своеобразие драматургии этой обличительной сценки. Чем старательнее долбит он, по методу бурсацкого ученья, латинскую грамматику, тем больше раздражается воспоминаньями о свирепом попе Семене и смазливой «девке» Стеше. Мысль, заключенная в начальном напеве («Ах ты, горе, мое горе...»), настойчиво пробивается сквозь частокол зубрежки, овладевая воображением семинариста, продолжающего — вперемежку с проклятьями по адресу попа Семена и любовными излияниями Стеше — бубнить латинские слова...
Картинка трагикомедийная, и воплощена она в музыке с неподражаемым мастерством психологической выразительности. С самого начала, в движении характерного напева (f-moll), прерываемого стукотней зубрежки, вырисовывается силуэт верзилы-семинариста, одурманенного бурсацкой схоластикой. Заметим, что и тут прерывность движения, обусловленная содержанием пьесы, психологически верно передает непрерывную переменчивость эмоционального состояния бурсака. В сюжетном развитии сценки напев гибко видоизменяется, модифицируется, обрастает новыми интонациями и попевками, оттеняющими живые индивидуальные черты и черточки героя. В срединном разделе сценки, где с гоголевским юмором описано «любовное приключение» семинариста, из начального напева образуется новая тема («У попа Семена девка знатная такая...», лидийский F-dur — C-dur), «лихо» распетая.
Размашистое движение распева колорируется неожиданными интонационно-ладовыми поворотами. Ритм надсадного повторенья латинских слов усиливает трагикомический контраст. Любовный монолог семинариста достигает кульминации в патетическом обращении к Стеше («Ах ты, Стеша, моя Стеша, так тебя расцеловал бы...»). Интересно отметить, что здесь церковнославянский слог семинариста весьма напоминает «сладкоглаголевую» речь забулдыги Вар-лаама («Борис Годунов», сцена в корчме; ср. клавир, стр. 87):
Не менее колоритен эпизод, в саркастических тонах изображающий «экивоки» влюбленного семинариста «за молебном пресвятой, и преподобной, и пре-славной Митродоре»: в клиросное пение («прокимен, глас шестый») игриво вплетается веселый простонародный мотив («А на Стешу левым глазом все посматривал,.. да подмаргивал»). Эта комическая трансформация начального напева обозначает поворот к невеселому финалу (реприза): «Чортов батька все проведал, меня в книжицу пометил, и благословил владыко по шеям меня трикраты, и долбил изо всей мочи мне в башку латынь указкой». Образ соблазнительной «девки Стеши» улетучивается. Избитый семинарист, все в той же позицьи, с остервенением зубрит непонятные и ненавистные слова из латинской грамматики.
Сценка, созданная Мусоргским, проникнута и едким сарказмом, и грустной иронией. В смешном облике незадачливого семинариста проглядывает грубоватая, но простодушная натура неотесанного парня, обреченного на невежество, прозябание и унижение. Он смешон потому, что ужасны условия, его породившие, уродлива система бурсацкого воспитания, в тиски которой он попал, лицемерен церковный быт, из которого ему уже не выпрыгнуть... Вот что, должно быть, имел в виду Мусоргский, когда заметил: «...от «Савишны» и «Семинариста» хохотали, пока не было кем следует растолковано музыкантам, что обе картинки имеют трагическую закваску».