Глава V. Диалектика души
Песня записана была Мусоргским 5 сентября 1865 года (дата в автографе). Но замысел ее сложился раньше. Пьеса А. Островского «Воевода» («Сон на Волге»), откуда заимствованы стихи «Колыбельной», напечатана была в январской книжке «Современника». Ранней весной (в середине марта того же года) Мусоргский потерял горячо любимую мать (за несколько недель до ее смерти, словно предчувствуя тяжелую утрату, он посвятил своей матери сочиненную им на лермонтовские слова «Молитву», музыка которой по настроению близка «Колыбельной»). 23 апреля 1865 года пьеса Островского была поставлена на сцене Мариинского театра. Можно с уверенностью предположить, что Мусоргский был на одном из спектаклей «Сна на Волге», скорее всего на премьере, и слышал колыбельную старой крестьянки в сцене тревожных видений Воеводы (четвертое действие). Во всяком случае, именно эта сцена приковала внимание композитора, возбудив и слив в его творческом воображении воспоминания детства и образы горькой крестьянской доли. Смерть матери остро отозвалась в душе Мусоргского. Пережитое горе всколыхнуло в его памяти и картины невозвратного детства. В ту же пору возникла у него мысль запечатлеть их в серии фортепианных пьес под общим заглавием «Из воспоминаний детства». 22 апреля (накануне премьеры «Воеводы») Мусоргский набросал две простенькие характеристические пьесы «Няня и я» и «Первое наказание». Но вскоре оставил начатую работу (вторая пьеса не окончена). Иные думы и впечатления юных лет овладели им и претворились в замысле Крестьянской колыбельной.
Небольшая и, в сущности, эпизодическая сцена из «Воеводы» захватила Мусоргского глубиной внутреннего содержания, которое в самой пьесе едва раскрыто.
В скупых поэтических образах народной колыбельной песни он услышал повесть обездоленной жизни и сумел передать в интонационной конкретности своей музыки психологически-обобщенный смысл этой повести.
Печальный напев колыбельной мерным ритмическим покачиванием «тихой сон очам наговаривает» (b-moll с дорийской секстой):
Возникший в слуховом восприятии композитора реальный, зримый образ детства окутан таинственной дремотной тишиной. Сквозь дрему всплывает хмурая дума о крестьянской судьбе. В потревоженном напеве колыбельной зарождается новая тема-мелодия. Горькая дума отозвалась в ней неисходною тоскою. Наплыв дремоты приглушает ее; тем глубже ощущается она в развитии темы, в обволакивающих ее сумрачных гармониях (Des-dur — b-moll):
Сон и явь, покой и тревога, скорбь и надежда причудливо соприкасаются в образном движении музыки, чутко улавливающей все, что затаено не только в словах народной колыбельной, но и в самом их произнесении (характерны «напоминающие» ремарки Мусоргского: «дремлет», «сквозь дремоту», «просыпается», «почти говорком», «сквозь сон», «засыпает»...). И тут в прерывном изображении душевного состояния, переменчивых психологических оттенков раскрывается непрерывность образного развития — такова связующая сила постигаемой Мусоргским интонационной драматургии музыкальной речи.
Дума о крестьянской доле, словно затихшая в завораживающем ритме прибаюкивания, вновь пробуждается: «Изживем беду за работушкой, за немилой, чужой, непокладною, вековечною, злою, страдного...». В гибком вариантном развитии темы раздумья, обрамляемой колыбельным напевом, Мусоргский углубляет психологическую выразительность мелодии речи. Сон смежает очи, слова меркнут в дремоте, и все таинственней звучит мелодия замирающей речи, досказывая сокровенную думу, просветленную робкой надеждой: «изживем беду, горе минется...».
Музыка заключительного эпизода «Колыбельной», рисующая полное погружение в сон, наполняется этим трепетным светом надежды, похожей на парящее во мраке ночи виденье: «Белым тельцем лежишь в люлечке, твоя душенька в небесах летит, твой тихой сон сам господь хранит, по бокам стоят светлы ангелы». Затухающее звучание напева (piano-pianissimo) оттеняется мягким контрастом: сумрачный b-moll вдруг рассеивается причудливыми бликами лидийского лада (B-dur с лидийской квартой). Мелос «парит» в вибрирующей речитации: