Глава III. В кружке, в «коммуне» и наедине с самим собой
Чтение, собеседования, споры, «обмен мыслей, познаний, впечатлений от прочитанного» — все это было и увлекало Мусоргского еще с первых лет занятий в балакиревском кружке, и все это вносило «бродильный элемент» в исподволь накапливаемый мыслительный материал. Напомним сказанное выше: увеличивалась сумма приобретаемых сведений, разнородных и часто разноречивых; Мусоргский же искал и добивался ясного знания.
Этот сложный процесс продолжался и теперь, но интеллектуальная жизнь в «коммуне» обусловила новую качественную особенность идейного развития Мусоргского. Он все глубже проникался «преобладающей думой эпохи», получившей столь яркое выражение в могучей проповеди Чернышевского. Ее значение в идейно-творческом самовоспитании Мусоргского неуклонно возрастало: живой отклик находило в ней многое из его наблюдений, чувствований, раздумий, и многое постепенно прояснялось в его стихийных влечениях под воздействием омелой революционной мысли Чернышевского. И прав был В. Стасов, говоря, что именно теперь в Мусоргаком «укрепился навсегда тот светлый взгляд на «справедливое» и «несправедливое», на «хорошее» и «дурное», которому он уже никогда впоследствии не изменял». Именно теперь утверждались этические и эстетические воззрения Мусоргского, осознавалась руководящая идея его художнической жизнедеятельности.
Развитие Мусоргского, проявляясь в исключительной многосторонности духовных интересов, концентрировалось в идейно-творческой проблематике передового музыкального искусства современности. Сюда тянулись зримые и незримые нити его размышлений и наблюдений, исканий и опытов. И тут все более отчетливо оказывалось влияние эстетического учения Чернышевского.
С его знаменитой диссертацией «Эстетические отношения искусства к действительности» (первое издание которой вышло в 1855 г.) Мусоргский познакомился, вероятно, еще в раннюю пору занятий в балакиреваком кружке. Позднее, очевидно, в период жизни в «коммуне», он серьезно изучал этот труд (в 1865 г. появилось второе издание «Эстетических отношений», возбудившее новую волну острой полемики).
Выше говорилось уже о громадной роли эстетики Чернышевского в формировании передовой, демократической идеологии шестидесятых годов, о ее возрастающем воздействии на русскую художественную жизнь, на развитие искусства и мысли об искусстве. «Это была целая проповедь гуманизма,— писал Н. Шелгунов, — целое откровение любви к человечеству, на служение которому призывалось искусство. Вот в чем заключалась влекущая сила этого нового слова...». Мусоргский, естественно, не мог остаться безучастным к этому новому и смелому слову о сущности и жизненном назначении искусства. Не сохранились, к сожалению, его непосредственные высказывания об эстетике Чернышевского, но весь строй эстетических воззрений Мусоргского, складывавшихся в шестидесятые годы, неопровержимо свидетельствует об их близком родстве со взглядами и — шире — с учением великого русского просветителя и революционного демократа. Подчеркнем тут же: речь идет о родстве, а не тождестве. Мусоргский шел своим путем и как художник развивался самостоятельно. Но, быть может, именно Чернышевскому он был во многом обязан самостоятельностью своего развития.
Чернышевского обвиняли в том, что он, якобы чуждый искусству, безжалостно разрушал эстетику (Мусоргского позднее обвиняли в пристрастии к грубому натурализму и в безжалостном нарушении эстетических правил!). Это было заблуждение, наивное до нелепости. Чернышевский разрушал не эстетику — он ее строил, — а старые каноны идеалистической эстетики. Он отбрасывал педантский хлам жреческой теории «искусства для искусства», чтобы расчистить широкую дорогу искусству для человека. Утверждая: «прекрасное есть жизнь», — он отрицал абстрактную красоту вне жизни ради — жизненной красоты, одухотворенной идеалами добра и справедливости. Он убежденно доказывал, что жизнь выше, богаче, полнее искусства; мир идей и, следовательно, мир прекрасного, говорил он, начинается только с областью жизни. И подчеркивал: что портит жизнь, то портит и красоту, и, стало быть, пагубно для жизни и для искусства. Все это отвечало художническим побуждениям Мусоргского.