Глава III. В кружке, в «коммуне» и наедине с самим собой
Легко понять, как глубоко уязвлен был в лучших своих чувствах Мусоргский, когда писал эти строки негодующего протеста. И все же не личная обида была главным мотивом, определившим содержание и тон письма. Оно продиктовано было внутренней убежденностью жить и работать самостоятельно — «как мне надо». Защищая от несправедливых обвинений товарищей из среды разночинной демократической молодежи, Мусоргский отстаивал, в сущности, свое отношение к жизни, свой образ действий и суждений и — в перспективе — свой путь художнических исканий. Характерна в его бурной тираде фраза о сочинявшейся тогда Симфонии D-dur: «Произведение мое, без сомнения, встретит предубеждение с вашей стороны, это естественно потому, что вас мутит образ действий моей личности». Дело касалось принципиальных вопросов, прямо связанных и с творчеством, а в таких вопросах мягкий, незлобивый Мусоргский становился непримирим — «добрый львенок» показывал когти...
Мусоргский был возбужден. Им владело то тревожное состояние духа, которое испытывает художник, зная, чего он ищет, чувствуя, что его усилия не приносят еще желаемых результатов, и — продолжая настойчиво искать и добиваться. Упрямое «как мне надо», подсказанное интуицией и осмысливаемое сознанием, нелегко давалось в руки — смелые замыслы далеко опережали уменье. Более всего нуждался тогда Мусоргский в строгой и чуткой поддержке, менее всего — в упреках и назиданиях. Между тем то, что вынашивалось и постигалось работой его ума и таланта, не встречало особенного одобрения среди товарищей по кружку, а Балакиревым чаще всего язвительно критиковалось. В 1862 году, после пяти лет занятий, «единственным признанным в кружке сочинением Мусоргского был хор из «Эдипа».
Сложный процесс его внутреннего развития ускользал от внимания Балакирева, да и не только Балакирева. Отношение же к Мусоргскому складывалось совсем не так гармонично, как это рисовал впоследствии Стасов. В Мусоргском любили человека обаятельной души, преданного товарища; в нем ценили талантливого музыканта и превосходного пианиста; ему не отказывали и в композиторском даровании, однако считали его дарование неполноценным. Таково было, во всяком случае, мнение «старших» — Балакирева и Кюи, а их мнение (особенно балакиревское) играло тогда роль решающую. «Балакирев и Кюи в шестидесятых годах, будучи очень близки с Мусоргским и искренно любя его, относились к нему, как к меньшому и притом мало подающему надежды, несмотря на несомненную талантливость,— писал Римский-Корсаков в своей «Летописи».— Им казалось, что у него чего-то не хватает, и в их глазах он был особенно нуждающимся в советах и критике. Балакирев частенько выражался, что у него «нет головы» или что у него «слабы мозги». Римский-Корсаков не преувеличивал. В дружески-шутливой, а то и откровенно-резкой форме, намеком или в упор «старшие» постоянно напоминали Мусоргскому, что у него «чего-то не хватает». Трудность его положения усугублялась тем, что сам он не довольствовался результатами своей творческой деятельности и вовсе не склонен был переоценивать ее.
В течение 1861—1862 годов продолжалась работа над «Эдипом», сочинялась упомянутая уже Симфония D-dur, написано было в клавире Intermezzo in modo classico (расширенное и оркестрованное в в 1867 г.), несколько фортепианных пьес, «формировалась» Соната D-dur (едва начатая), обдумывался замысел фантазии «Ночь на Лысой горе» (осуществленный позднее), выполнялись «учебные» задания (транскрипции произведений Бетховена, Берлиоза, Балакирева, маленький оркестровый этюд «АПа marcia notturna» и др.).
Среди этих опытов естественно выделяется Intermezzo in modo classico (Интермеццо в классическом роде) — сочинение с весьма своеобразным замыслом программного характера. Стасов, по справедливости оценивший это Интермеццо, сообщил — со слов самого Мусоргского — в высшей степени интересные сведения о возникновении замысла пьесы и о ее внутреннем содержании.
«Из числа инструментальных сочинений первого периода,— писал он,— бесспорно самое замечательное «Intermezzo». Оно полно могучей силы и красоты и самим автором названо «Intermezzo symphonique in modo classico» (в классическом (роде), что и действительно оправдывается общим складом и даже главною темою несколько в баховском стиле. Но замечательно то, что, даже несмотря на всю свою внешнюю классичность и европеизм, это сочинение носит внутри себя содержание национально-русское.