Глава II. Новое время
Молчаливое и тем более тягостное отчуждение членов кружка от своего руководителя и наставника, которому не так давно еще преданно верили, было недобрым предвестьем. Не будем утверждать, что все прочие члены содружества чувствовали и думали точно так же, как Римский-Корсаков, но отношения, безусловно, изменились. Дело заключалось не только и не столько в деспотизме балакиревского нрава — с ним за годы совместной работы как будто свыклись. В раннюю пору один Мусоргский горячился, спорил и протестовал, но тогда даже эти резкие вспышки и размолвки не могли нарушить тесной дружбы: она основывалась на полном, безграничном доверии, а значит, и на полной откровенности. Теперь возникало нечто иное.
Сам Балакирев круто изменился. Все чаще и все резче проявлялись в нем признаки духовного перерождения. Тяжелый внутренний разлад, скрыто начавшийся ранее, обнажался, истощая его силы. С лихорадочной возбужденностью он продолжал еще борьбу, но уже не верил в те высокие демократические идеалы, которые одушевляли его в памятные годы бурного общественного подъема и больших надежд. Он утратил ясность цели, твердость убеждений, инициатива ускользала из его рук. Товарищи по кружку не могли не чувствовать этого. Доверие было поколеблено. «Острый отеческий деспотизм» Балакирева стал невыносим, тем более, что питомцы его выросли, окрепли и проявляли упорное стремление самостоятельно решать волновавшие их вопросы жизни и творчества.
Балакирев понимал и болезненно переживал все это, однако, по свойству своего характера, не выказывал желания как-то разрядить возникавшую напряженность взаимоотношений с друзьями. Напротив, он избегал открытого разговора, становился замкнут, нетерпим, раздражителен. Трудности и неудачи угнетали его, вызывая суеверные страхи и «мистические предчувствия».
Изгнание из Русского музыкального общества нанесло Балакиреву непоправимую травму. Все же он пытался подняться. Весь остаток энергии он сосредоточил теперь на концертной деятельности Бесплатной музыкальной школы и добился было успеха, но тут обнаружились тяжелые материальные затруднения, грозившие крахом всего дела. Усилия Балакирева выйти из кризисного положения осталить тщетны: пережитые невзгоды и потрясения подкосили его; «...я совсем падал духом»,— писал он Стасову в июне 1870 года.
Духовная драма этого замечательного музыканта и борца кончилась неизбежною катастрофою. Он совершенно переродился: в рано постаревшем (ему было всего тридцать три года), ханжески набожном блюстителе устоев православия и самодержавия нельзя было узнать передового, энергичного, обаятельно смелого и общительного Балакирева. Оставив товарищей, прервав даже свою композиторскую деятельность, он покинул — и надолго — музыкальное поприще, на котором так ревностно и плодотворно трудился. Он разделил печальную участь тех, что вступают в борьбу, не ведая истинной меры своих нравственных сил и, быстро исчерпав ее в горделивом взлете, падают, сраженные суровыми испытаниями...
В обстановке, сложившейся к концу шестидесятых — началу семидесятых годов, кружок уже мало напоминал когорту соратников, выступавших под орифламмой Балакирева. У каждого из членов содружества определился свой, самостоятельный путь творческой жизнедеятельности. Вожак уходил от борьбы, его влияние ослабевало. Тем легче было враждебной критике усилить нападки и на него, и на кружок, и на Бесплатную музыкальную школу (тут и Серов дал волю своей личной неприязни).