Глава III. Конец карьеры, начало жизни
Да, природа не поскупилась, выделив Балакиреву дарованье с избытком, притом дарованье сверкающее, многогранное, обаятельное, покорявшее громадной впечатляющей силой. Очень верно охарактеризовал его Н. Римский-Корсаков: «Отличный пианист, превосходный чтец нот, прекрасный импровизатор, от природы одаренный чувством правильной гармонии и голосоведения, он обладал частью самородной, частью приобретенной путем практики на собственных попытках сочинительской техникой. У него были и контрапункт, и чувство формы, и знания по оркестровке — словом, было все, что требовалось для композитора. И все это — путем громадной музыкальной начитанности, с помощью необыкновенной, острой и продолжительной памяти, так много значащей для того, чтобы разобраться критически в музыкальной литературе».
Юный Балакирев (он был всего на два года старше Мусоргского и на два года моложе Кюи) распоряжался своим талантом свободно, непринужденно, симпатически привлекая музыкальной настроенностью всей своей натуры, независимостью уверенных суждений ума; от его облика веяло неотразимым обаянием: «Молодой, с чудесными подвижными, огненными глазами, с красивой бородой, говорящий решительно, авторитетно и прямо; каждую минуту готовый к прекрасной импровизации за фортепиано, помнящий каждый известный ему такт, запоминающий мгновенно играемые ему сочинения, он должен был производить это обаяние, как никто другой». Таким запомнил его смолоду Н. Римский-Корсаков; таким он рисовался тогда в восприятии друзей и товарищей.
Мусоргский, по собственному признанию, «привязался душою» к Балакиреву, и эта привязанность вскоре переросла в чувство преданной, я бы сказал, доверчиво-восхищенной любви. Беседовать с Балакиревым, слушать его игру, внимать его советам стало для Мусоргского насущной потребностью. В нем уже зрело решение посвятить себя искусству, музыкальному творчеству, а значит — учиться, овладевать знанием и мастерством. Теперь, сблизившись с Балакиревым, он не представлял себе лучшего руководителя, друга и советчика. Балакирев охотно согласился давать ему «уроки композиции».
Занятия начались осенью 1857 года. Они носили своеобразный характер; во всяком случае, в первый период, когда главное внимание уделялось практическому изучению музыкальной литературы, уменью проникать в склад и в смысл выдающихся произведений искусства прошлого и современного, эти занятия были весьма плодотворны. «Так как я не теоретик,— писал позднее Балакирев,— я не мог научить Мусоргского гармонии (как, например, учит теперь Н. А. Римский-Корсаков), в чем именно было его и Гуссаковского несчастие, то я объяснял ему форму сочинений. Для этого мы переиграли с ним в четыре руки все симфонии Бетховена и многое другое еще из сочинений Шумана, Шуберта, Глинки и других: я объяснял ему технический склад исполняемых нами сочинений и его самого занимал разбором формы. Впрочем, сколько помню, платных уроков у нас было немного: они как-то и почему-то кончились и заменились приятельской беседой». Сохранившиеся письма Мусоргского говорят, с каким увлечением отдавался он занятиям (увы, далеко не регулярным), как много значили для него эти приятельские беседы, порой переходившие в горячие дискуссии на темы музыкальные, и философские, и гражданские.
У Балакирева Мусоргский часто встречал Цезаря Кюи, Владимира Стасова (с ним и с братом его Димитрием он познакомился еще летом, навещая заболевшего Балакирева). Вскоре начал появляться и молодой Аполлон Гуссаковский, очень даровитый и многообещавший музыкант.