Глава III. Конец карьеры, начало жизни
Составился небольшой кружок, в котором естественно определилась главенствующая роль музыкального ментора — Балакирева. А рядом с ним возвышалась величавая фигура Владимира Стасова, идеолога и апологета будущей Могучей кучки, критика и борца с пылкой душой художника и суровым характером проповедника.
Это был человек передовых взглядов, твердых убеждений, обширных способностей; искусствовед и археолог, исследователь и публицист, общественный деятель, пропагандист и популяризатор, страстный любитель музыки, живописи, театра, литературы — он умел проявить себя в разных областях талантливо, увлекательно, крупно.
Художник и проповедник! — не всегда они мирно уживались в неуемной натуре Стасова, склонной к крайностям. Бывало, он «рубил сплеча», его резкая прямолинейность приводила к несправедливым, односторонним суждениям, полемическая непримиримость переходила в фанатизм. Порой он ошибался, ошибался тоже крупно, но никогда не кривил душою, не допускал никаких компромиссов с собственною совестью. Ярый демократ и просветитель, он не только верил в идею широкого национально-самобытного развития и расцвета русской культуры, русского искусства на почве народности и реализма — он был одержим этою идеей и служил ей честно и самоотверженно.
К музыке он с юности чувствовал особенное влечение, мало сказать влюбленность — энтузиазм влюбленности (в этом отношении Серов и Стасов были близнецы и прекрасно дополняли друг друга и в годы дружбы, казалось неразлучной, и в годы полемики, ожесточенной, даже враждебной). Глинка, знавший молодого Стасова, называл его полушутя «Бахом» за восторженное обожание музыки гениального немецкого мастера. Это прозвище сохранили за Стасовым и его младшие друзья и современники — композиторы Могучей кучки.
Он был для них «Бахом»: не потому, что чем-либо напоминал вдохновенного лирика полифонии,— нет, но потому, что в этом имени воплотилось благородное стремление к возвышенному и великому в искусстве, стремление, одухотворявшее облик Стасова — критика, идеолога, человека. Самый старший (он родился в 1824 г.), самый опытный и энергичный, обуреваемый «неутолимой, неподкупной ничем на свете жаждой правды и настоящего во всем человеческом»,— он должен был стать и стал идейным воспитателем и бескорыстным помощником своих юных друзей-музыкантов. В этом смысле его влияние распространялось и на самого Балакирева, в котором он чаял видеть прямого последователя Глинки, пролегающего новые пути развития русского музыкального искусства.
Уже и в ранний период, период собирания и сплочения сил, Стасов олицетворял в кружке побудительное, динамическое начало. Он страстно верил в большое будущее этого маленького кружка, стремился сблизить его деятельность с нараставшим в стране прогрессивным общественным движением. Его импульсивная натура вносила дух творческой активности в содружество молодых композиторов. С проповедническим жаром он утверждал, что «мы все рождены только на то, чтобы рожать из себя новые создания, новые мысли, новую жизнь», что «одно только и есть настоящее счастье — работать, т. е. делать то, к чему тянет и к чему способен. Улицы ли мостить, или создавать Гамлета, все равно, смотря по тому, кто мы сами — червяк или Шекспир — но работать, делать, что можешь,— вот что одно я признаю на свете». Этим пафосом созидания, пафосом творческого труда проникнута была кипучая деятельность Стасова, и его поистине неистощимая инициативность побуждала балакиревское содружество к смелым экспериментам, к осуществлению больших замыслов.
* * *
Таковы были новые друзья Мусоргского, с которыми он все теснее сближался в формировавшемся кружке. Занятия и беседы с Балакиревым, самообразование и композиторские опыты, музицирование и обсуждение с товарищами животрепещущих проблем искусства и литературы — все это заполняло теперь духовный мир Мусоргского.
Посещая вечера Даргомыжского, он успел многое узнать и услышать, но там, как уже было замечено, он чувствовал себя в уютной обстановке своеобразного салона любителей и почитателей русской музыки, группировавшихся вокруг маститого автора «Русалки», интересовавшихся если не исключительно, то преимущественно его сочинениями и высказываниями. Музыкальные собрания у Даргомыжского — весьма содержательные — носили все же характер не столько действенный, сколько созерцательный.