Глава III. Конец карьеры, начало жизни
На вечерах у Даргомыжского восемнадцатилетний Мусоргский и слушал музыку, и с интересом вникал в беседы, которые велись в кружке. Правда, кружок состоял главным образом из просвещенных (более или менее) любителей музыки, и наблюдательному Мусоргскому нетрудно было заметить, что на вечерах царила обычно атмосфера благоговейного почитания Даргомыжского, самолюбию которого это, видимо, льстило.
В такой атмосфере беседы не могли носить характера творческих дискуссий. Но в данном случае это оказалось не столь важным. Ибо интересно, увлекательно было именно то, что говорил и показывал Даргомыжский. Он убежденно излагал свое эстетическое credo, которое несколько месяцев спустя лаконично сформулировал в известных строках письма к Л. Кармалиной: «Я не намерен снизводить музыку до забавы. Хочу, чтобы звук прямо выражал слово. Хочу правды». Он проповедовал идеи художественного реализма в русской музыке, выдвигал требования простоты, правды, верности национальному характеру, ядовито высмеивал фальшь, рутину, манерность в искусстве, весьма раздражаясь при каждом удобном случае на дирекцию императорских театров за ее консерватизм и даже на публику за ее пристрастие к итальянской моде.
В речах и высказываниях Даргомыжского было много желчи, но и много крови. Этот маленький, худощавый человек со скуластым лицом, повисшими усами и насмешливым взглядом, говоривший не то фистулой, не то фальцетом, способен был увлекать. Он обладал острым, проницательным умом и весьма своеобразным талантом, не столь масштабным, как у Глинки, но творчески предприимчивым, беспокойно ищущим, чутко откликавшимся на веяния современности.
Даргомыжский был неподражаемый интерпретатор собственных композиций (особенно характеристических): своим крохотным, сомнительной красоты голосом он умел тонко и точно передавать выразительную правду мелодической декламации.
Мусоргский почуял в нем мыслящего, искренне убежденного художника, притом художника национально-русского. Многое, что на словах могло быть не вполне ясным для Мусоргского, еще «новичка» в искусстве, становилось простым, понятным, глубоко осмысленным, когда он слушал музыку Глинки и Даргомыжского.
Все чаще он и сам выступал на этих вечерах, главным образом в качестве исполнителя, и весьма успешно. Тонкий слух, феноменальная память, виртуозная свобода пианизма, выдающиеся способности певца-актера, захватывающая выразительность интерпретации, безупречное чувство ансамбля (особенно в аккомпанементе),
блестящее чтение с листа — все это не оставляло сомнения в крупном и сильном природном таланте, требующем серьезного, всестороннего образования.
Тогда же восемнадцатилетний Мусоргский пробовал сочинять в русском духе. Известны две характерные пьесы, написанные им в 1857 году (до занятий с Балакиревым): упомянутая фортепианная картинка «Воспоминание детства» («Souvenir d'enfanсе») и лирическая песня «Где ты, звездочка?» (на слова Н. Грекова),— скромные опыты начинающего музыканта.