Глава III. Конец карьеры, начало жизни
...Когда я прекращу
Разгул и обнаружу исправленье,
Какого никому не обещал,
Людей я озадачу переменой...
Шекспир
Между тем военная карьера Мусоргского определилась, и как будто прочно. Он был уже гвардейский офицер.
В июле 1856 года, т. е. вскоре по окончании школы, он, как один из лучших выпускников, поступил в привилегированный лейб-гвардии Преображенский полк (в котором некогда служил его дед Алексей Григорьевич). Пред ним «отворился сезам», открылись прелести беспечной светской жизни, «материальные наслаждения счастием, которое покупается золотом и которое можно носить с собою в кармане, как табакерку...». Но и ему судьба уготовила в этом «сезаме» цепь испытаний.
Мусоргский доверчиво вошел в среду гвардейской аристократии Преображенского полка и, «закаленный» юнкерским воспитанием, довольно быстро освоился с нею. Шумная и блестящая компания новых приятелей увлекла его. Впрочем, до поры, до времени. Изведав светские наслаждения, он должен был изведать и горечь того счастья, которое покупается золотом.
Вращаясь изо дня в день в кругу Преображенских офицеров, он не мог не почувствовать гнетущей бесцельности и нравственной распущенности их суетного бытия. «Учение, маршировка, военный балет, визиты, танцы, карты, пьянство, политичные амуры в поисках богатой графини или в крайнем случае толстосумой купчихи» — так характеризует быт и нравы гвардейской Преображенской знати Н. Компанейский.
И он прав, отмечая пагубное влияние этой среды на Мусоргского. Но он далеко не во всем прав, характеризуя самого Мусоргского той поры, ибо, основываясь преимущественно на чисто внешних признаках, высказывает односторонние суждения и в результатных выводах ошибается (как и те, которые их повторяют). Н. Компанейский пишет: «Мусоргский вполне усвоил внешние достоинства Преображенского офицера: имел изящные манеры, ходил на цыпочках петушком, одевался франтиком, прекрасно говорил по-французски, еще лучше танцовал, играл великолепно на фортепиано и прекрасно пел, даже выучился напиваться пьяным, к тому же он бросил предосудительные занятия немецкою философиею, короче, будущность ему улыбалась, и он наверное был бы генерал-губернатором или соответствующим министром и т. д. Но бог судил иное. Сгубил карьеру Мусоргского крупный недостаток. Он не имел возможности метать столько же денег, как его товарищи более благородной крови. Он участвовал в кутежах, целые ночи отбрякивал на фортепиано польки; товарищи ценили эти заслуги, но этого было недостаточно для поддержания чести гвардейского мундира, необходимо было метать богатства, добытые руками тысячи крепостных, а у отца Мусоргского их было менее сотни. Эти неподходящие условия заставили Мусоргского выйти в отставку».
В этих высказываниях, на которые часто ссылаются, заключена лишь половина правды. Н. Компанейский опирается только на один ряд доводов и фактов (не всегда притом точных) и только с одной стороны освещает жизнь Мусоргского в бытность его гвардейским офицером. Но, как заметил еще Белинский, односторонность во взгляде на предметы всегда ведет к ложным выводам, хотя бы этот взгляд не был лишен глубокости и проницательности. К ложным выводам приходит и Компанейский. Из его рассказа получается, что Мусоргский, служа в Преображенском полку, позабыл и об истинном искусстве и о философии, сделался чуть ли не беспробудным кутилой и пьяницей, промотал ради сомнительной чести «гвардейского мундира» небольшое состояние отца и поэтому... вынужден был выйти в отставку. Если б все было так и только так, как это изобразил Компанейский, талант Мусоргского зачах бы, не успев расцвести.