Великое свершение
Ближайшие друзья-музыканты первыми заметили, что в «Борисе Годунове» нет ни одной значительной женской роли. Это внушило им серьезные опасения. Не слишком ли суровы краски оперы? Сумеет ли она привлечь к себе интерес публики? Казалось досадным, что Мусоргский обошел польские сцены: они могли бы внести в музыку значительное разнообразие. Но уговорить автора что-либо изменить или добавить оказалось просто немыслимым, он и слышать ничего не желал. В одном из писем к Балакиреву Стасов с раздражением упоминал о том, как уперся Мусоргский со своим «Борисом»: «Хорошо, говорит, да и только, хоть кол на голове теши».
Упрямство Мусоргского имело определенную почву. Дело было не только в том, что ему, автору, сжившемуся со своим произведением, трудно было отказаться от первоначально сложившегося представления о нем. Он чувствовал, что товарищи не во всем и не до конца поняли его музыку, и это рождало вместе со смутной горечью известную настороженность в отношении их советов.
Мнение Балакирева не шло в расчет вовсе. От прежней близости с этим человеком не осталось и следа. Бывший учитель решительно не хотел обнаруживать понимания того пути, на который так смело и решительно вступил непокорный ученик. Со своей стороны, и Мусоргский, поглощенный своим сочинением, оскорбленный к тому же несправедливыми и высокомерными отзывами Балакирева о «Борисе», не проявлял должной чуткости к бывшему другу. А тот именно в это время особенно остро в ней нуждался. Один за другим сыпались на него тяжелые удары: весной он расстался с Русским музыкальным обществом, летом скончался его отец, оставив ему в наследство попечение о неустроенных сестрах; материальные дела Бесплатной школы были до крайности расшатаны, грозил полный крах. Балакирев метался, не находя выхода из тяжелого положения. Возможно, что его нервное состояние усугубило резкость высказываний о «Борисе Годунове». Но Мусоргский не понимал этого и затаил в душе обиду.
Остальные восхищались оперой, особенно Стасов, который с каждым годом, по мере развития самобытного таланта Мусоргского, начинал все больше и больше ценить его. И все же Мусоргский испытывал тайную обиду. Он знал — среди членов кружка и ближайших знакомых, любивших посещать их музыкальные сборища, за ним утвердилась слава мастера портретных зарисовок и музыкального юмориста. Любили его музыкальные «шалости» и остроумные выходки, но лишь немногие замечали главную — трагедийную сущность его творчества. Ему бывало больно, когда при исполнении народных сцен из «Бориса Годунова» смеялись, а Варлаама принимали за чисто комедийную фигуру. Ведь для Мусоргского в «Борисе», как еще раньше в «народных картинках», смешное было лишь внешней формой проявления трагического! Но то, что создавал Мусоргский, было так ново, необычно и значительно по мысли, что не каждому удавалось сразу проникнуть в глубинный смысл его.
Все это мешало композитору безоговорочно внимать советам своих друзей, и он упорно сопротивлялся их желанию видеть оперу расширенной за счет введения польских сцен.
Тем временем начались хлопоты о постановке оперы в Мариинском театре. Автору пришлось довольно долго ждать, пока театральный комитет согласился ознакомиться с его произведением. Этот комитет, специально занимавшийся вопросами репертуара, не спешил обратиться к опере русского композитора, который вдобавок, если верить ходившим по городу слухам, был отчаянным «нигилистом», отвергавшим музыкальную красоту (так истолковывался среди музыкальных обывателей и сплетников эксперимент с «Женитьбой»). Внушал опасения и сюжет оперы: было известно, что «Борис Годунов» Пушкина долгое время находился под запретом, а постановка его в драматическом театре еще не состоялась. От автора отделывались всяческими отговорками («в ближайшем сезоне ничего нового ставить не сможем» и тому подобное). Лишь осенью 1870 года соблаговолили наконец принять от него партитуру, а через некоторое время пригласили проиграть свою оперу на рояле. Затем снова наступила полоса томительного ожидания.
В феврале Мусоргский получил по почте конверт со штампом директора императорских театров Гедеонова. Вскрыв его, он прочитал:
«Милостивый государь,
по приказанию г. Директора императорских театров имею честь уведомить Вас, что по рассмотрении Музыкальным комитетом партитуры сочиненной Вами оперы «Борис Годунов» опера эта не одобрена для исполнения на русской сцене императорских театров. Возвращая при сем означенную партитуру и либретто оперы, покорнейше прошу принять уверение в совершенном моем почтении». Письмо было подписано секретарем дирекции.