В боевом строю
Однако на самом деле борьба приняла теперь особенно острый и ожесточенный характер.
Это отразилось прежде всего на печати. Здесь развернулись целые сражения вокруг балакиревских концертов и исполнявшихся в них новинок. В адрес Балакирева и его товарищей летели обвинения в невежестве, зазнайстве, неуважении к классикам. Особенно неистовствовал А. С. Фаминцын, профессор консерватории, историк музыки с солидным запасом знаний, но человек ограниченных взглядов и посредственный композитор. Он никак не хотел примириться с тем, что члены Могучей кучки смело отступают от принципов сочинения, которых придерживались композиторы прошлого и которые ему казались обязательными для всех веков и поколений. Введение в музыкальные произведения народных напевов представлялось ему загрязнением, опошлением высокого искусства музыки. Он утверждал, что в современной музыке звучат сплошные «трепаки», а симфонической картине «Садко» Римского-Корсакова присущ «кабацкий» характер потому, что там звучит плясовой наигрыш в народном духе.
Другим врагом Могучей кучки был критик Феофил Толстой, писавший под псевдонимом «Ростислав» (в кружке ему дали издевательскую кличку «Фиф»). Были у балакиревцев недоброжелатели и среди крупных музыкальных деятелей, имевших большие заслуги перед отечественной культурой. К ним относился, между прочим, Серов, у которого были расхождения с кружком по части оценок некоторых музыкальных явлений. Злые языки говорили также, что Серов не мог простить Балакиреву холодного отношения к его операм, что он считал себя несправедливо обойденным, так как его не привлекли к руководству Русским музыкальным обществом и т. п.
Словом, нападок в печати было множество с разных сторон. Появлялись даже карикатуры. Позиции же кружка по-прежнему горячо отстаивали с пером в руках Стасов и Кюи, хлестко и безжалостно «отделывавшие» своих противников.
Однажды Стасов в газетной статье под названием «Музыкальные лгуны» уличил критиков газеты «Голос» (среди них был и Фаминцын) в грубо тенденциозном, искаженном освещении деятельности Могучей кучки. Обиженный Фаминцын подал на него в суд за клевету. Так впервые в России, к великому изумлению современников, возник «музыкальный процесс». И хотя суд должен был признать необоснованность жалобы Фаминцына, он все же приговорил Стасова к домашнему аресту за... употребление в печати оскорбительного слова «лгуны». Надо сказать, что этот скандал пошел лишь на пользу кружку.
Над Фаминцыным откровенно смеялись, и в то же время Стасов получил еще одну возможность открыто сразиться с представителем отсталых взглядов.
Временами в борьбу вовлекались и другие члены товарищества. Как увидим, в очень своеобразной форме довелось участвовать в ней и Мусоргскому.
Все эти годы Мусоргский испытывал огромный подъем творческих сил. Его не покидало чувство, что он близок к какой-то высокой, манящей цели, что перед ним вот-вот откроются невиданные дали, и ему дано будет создать нечто «настоящее», большое, и притом «свое», новое, подобного чему еще никто до него не создавал. Он знал твердо: надо сделаться самим собой. Это самое трудное, но и самое важное для художника. Если нет самостоятельности, нет своего, особого, неповторимого мира в искусстве, значит, нет и художника-творца. И он продолжал настойчиво стремиться вперед, искать, пробовать, учиться.
Надо было продолжать тему «Калистрата», развивать и углублять ее. Сколько кругом разнообразных характеров, судеб, положений! Они непохожи друг на друга, а вместе с тем сходятся в чем-то большом, главном. Все вместе они и составляют то, что называется жизнью народа. Надо пристальнее всматриваться в окружающее.
И Мусоргскому вспоминается, как часто товарищи по «коммуне» повторяли слова Белинского о высшей задаче художника: «Извлекать поэзию из прозы жизни и потрясать души правдивым изображением действительности». Главный источник поэзии — сама жизнь. Надо только уметь видеть. Равнодушный взгляд скользит по поверхности явлений и не видит за серой, будничной, а подчас даже смешной или отталкивающей внешностью подлинной красоты, человечности; часто за обманчивой видимостью скрывается целая жизненная драма, которую никто не замечает. Мусоргский не хочет проходить мимо. Острой болью отзываются в нем людские страдания, зло, несправедливость.