На пути к зрелости
Со страстью и рвением взялся Балакирев за организацию бесплатной музыкальной школы. В ней, в отличие от консерватории, не стремились воспитывать всесторонне образованных музыкантов-профессионалов. К занятиям привлекали представителей городской интеллигенции — врачей, адвокатов, студентов, а также выходцев из среды мещан и купечества, мелких служащих, продавцов, швей и т. п. Их обучали пению — сольному и хоровому. Составленный из них хор принимал участие в концертах школы и скоро прославился на весь Петербург. Ради этих концертов Балакирев впервые встал за дирижерский пульт и показал себя незаурядным симфоническим дирижером. Он превратил их в подлинную трибуну для пропаганды новой русской музыки и современного зарубежного творчества, еще мало известного в России.
Так началась великая битва за общественное признание нового направления в музыке. О концертах школы заговорили в городе. Реакционная печать неоднократно обрушивалась на них с насмешками и оскорблениями. Но и у Бесплатной школы имелись свои представители в печати, стойко отстаивавшие ее идеи. Это были Стасов и Кюи, регулярно выступавшие в качестве музыкальных критиков. С этих пор балакиревцы окончательно почувствовали себя членами подлинно боевого содружества.
Такова была новая жизнь, захватившая Мусоргского.
К началу 60-х годов он сильно изменился: возмужал, немного пополнел. У него начала пробиваться мягкая каштановая бородка, и это придало ему известную солидность. Сняв военную форму, он как будто сбросил вместе с ней прежний налет светскости, фатоватости. Его манеры стали проще, естественнее, сердечнее, но оставались по-прежнему безупречными.
Мусоргский постепенно становился начитанным и всесторонне развитым человеком. Сильно вырос он как музыкант. Бородин, встречавший его в прежние годы и наблюдавший, как он играл на рояле в присутствии дам, «кокетливо вскидывая ручками», теперь, вновь услышав игру Мусоргского, «был поражен блеском, осмысленностью, энергией исполнения». У Мусоргского уже появился ряд сочинений для голоса, хора, фортепиано и оркестра; некоторые из них исполнялись публично.
Он был страстным патриотом балакиревского кружка и Бесплатной музыкальной школы. «Немецкую партию» он ругал пуще всех; и к другим явлениям, которые по тем или иным причинам представлялись ему устарелыми и отсталыми, он бывал нередко нетерпим и даже несправедлив, что однажды уже дало повод для дружеского шаржа в печати.
Это было в 1859 году. Товарищи по кружку просматривали номер нового сатирического журнала «Искра», в остроумной и меткой форме бичевавшего пороки крепостнической России. Там помещались между прочим фельетоны, стихи и карикатуры на музыкальные темы, направленные против поверхностных музыкальных увлечений аристократической публики, против пренебрежительного отношения знати к отечественному искусству и т. п. На этот раз друзья обнаружили фельетон под названием «Петербургские меломаны». В нем шла речь о недружелюбном приеме, на который наталкиваются в Петербурге новые оперы русских композиторов. Автор передавал в лицах разговоры публики «четырех разрядов»: представителей знати, музыкантов-профессионалов, чиновников и купечества. Среди действующих лиц второй группы (музыканты) был изображен некто по имени Модест Петрович — личность необычайной резкости суждений, не признающая никаких авторитетов и все отрицающая. О чем бы ни зашла речь, «Модест Петрович» произносит одну неизменную фразу: «Очень плохо!» (См. «Искра», 1859, № 26, стр. 253—255.). Это явно была карикатура на горячего, несдержанного Мусоргского. Происхождение же фельетона объяснялось просто: с момента возникновения журнала в его редакции сотрудничал Даргомыжский. Это он руководил музыкальным отделом и снабжал его материалами. Шарж на Мусоргского был подсказан им.