Знаменательные встречи
Робея и волнуясь при мысли о возможном отказе, Мусоргский попросил Балакирева стать его учителем; тот охотно согласился. Ему была по душе роль пропагандиста, наставника, руководителя, он чувствовал к ней призвание. Вскоре у Балакирева появился еще один ученик-композитор: талантливый, многообещающий Аполлон Сильвестрович Гуссаковский, к сожалению, вскоре совсем отошедший от музыки. Кюи, хотя и чувствовал себя с Балакиревым как равный, тоже пользовался его советами.
Так начались занятия. Встречались то у Балакирева, то у Мусоргских, где молодого учителя радушно принимала вся семья. Юлия Ивановна, чутьем угадывая нужду и неустроенность одинокого музыканта, всегда старалась приласкать и пригреть его. Большое событие в музыкальной жизни Петербурга — возобновление на императорской сцене после длительного перерыва «Руслана и Людмилы» Глинки — молодые люди переживали вместе: Юлия Ивановна купила ложу и пригласила Балакирева. Очень скоро официальные занятия как-то сами собой прекратились и перешли в дружеские встречи. Впрочем, они и с самого начала были мало похожи на обычные уроки.
Балакирев не мог передать Мусоргскому стройной системы знаний: у него ее не было — музыкальную теорию он никогда не изучал. Вдобавок он считал себя принципиальным врагом школьных правил — ведь он мечтал о новой, русской, национальной школе в музыке, а такую школу еще надо было создать, и правила для нее еще никем не были написаны. Балакирев критиковал и исправлял работы Мусоргского, руководствуясь исключительно собственным чутьем. Незабываемы были те часы, в которые происходило совместное музицирование. Играли в 4 руки всевозможные произведения русских и иностранных, старинных и современных авторов. Каждое произведение разбирали, оценивали: одно принимали, другое отвергали. Балакирев удивительно тонко схватывал особенности музыкальной формы и объяснял их Мусоргскому. Таким образом, на живых примерах, оба учились и обогащали свое мастерство.
Мусоргский всецело подчинился влиянию своего друга. Взгляды Балакирева стали и его взглядами. Более того. При пылком характере и способности беззаветно увлекаться, он сделался, пожалуй, еще более ревностным и непримиримым защитником этих взглядов, нежели сам Балакирев. В Мусоргском совершался крутой перелом. Все, что ему раньше нравилось, например итальянская опера, теперь стало вызывать острую неприязнь.
Ломка взглядов происходила не только в музыкальной области. От Балакирева Мусоргский слышал, что истинный художник не имеет права замыкаться в кругу узкопрофессиональных интересов, что он должен быть всесторонне образованным человеком, следить за развитием литературы, искусства, общественной мысли. И он усердно принялся за чтение и самообразование, усваивая новые, передовые взгляды на жизнь, внутренне все более отдаляясь от всего того, с чем был связан раньше.
Перестройка давалась нелегко. По натуре нервный и впечатлительный, Мусоргский находился в состоянии какого-то болезненного возбуждения. Сказывались и трудности переломного возраста. Временами его мучили приступы какого-то нервного заболевания. Постоянный самоанализ, неудовлетворенность собой сделали его раздражительным, из-за крайне обострившегося самолюбия он нередко вступал в ожесточенные споры, даже если сознавал свою неправоту. Невзирая на подобные вспышки, Балакирев в эти трудные годы постоянно направлял своего друга, помогал ему освобождаться от барских замашек, приступов хандры, лени, заставлял активно трудиться. Он взял на себя роль не только музыкального руководителя, но и воспитателя в самом широком смысле этого слова. При этом он держался в отношениях с Мусоргским как старший с младшим и не посвящал его в интимные стороны собственной жизни, в свои достаточно сложные и далеко не всегда радостные переживания. Для Мусоргского он в те времена неизменно оставался «железным», строгим и требовательным другом-наставником.