Знаменательные встречи
На первых порах Мусоргский еще не знал, что своим разносторонним развитием и начитанностью Балакирев был в значительной степени обязан общению с человеком, которому суждено было сыграть выдающуюся роль в русском искусстве. Но вот однажды Балакирев тяжело заболел. Он метался в бреду, мучился от ужасной головной боли. Мусоргский регулярно дежурил у его постели, ухаживал за ним, сменяя других друзей больного. Среди них его внимание привлекли братья Владимир Васильевич и Дмитрий Васильевич Стасовы, сыновья известного архитектора.
Особенно запомнился Владимир Васильевич. Статный, высокий, широкоплечий, с крупными чертами лица, он казался воплощением богатырской силы. Стремительность движений, энергичный жест изобличали недюжинный темперамент и волю. Вместе с тем этот великан с трогательной ласковостью и заботливостью относился к больному. Видно было, что это — человек большой души, что Балакирев ему очень близок и дорог.
Осенью, после того как Балакирев поправился и отдохнул, Мусоргский вновь встретился у него со Стасовым, но на этот раз уже в иной обстановке. Сначала много играли в 4 руки, как обычно, обсуждали проигранное. Выяснилось, что у Балакирева и Стасова одинаковые музыкальные вкусы. С присущей ему страстностью Стасов шумно выражал свои восторги по поводу любимых произведений, особенно, когда дело дошло до глинкинского «Руслана». Он с увлечением говорил о красотах этого произведения, о том, что Глинка открыл совершенно неведомые западному миру богатства мелодики и гармонии; что, «ко всеобщему скандалу», Глинка свободно творил новые формы, не считаясь со школьными правилами и премудростями; что только так и должен поступать настоящий художник. И тут же с жаром, гневно клеймил тех, кто недооценивал величие Глинки и национальную самобытность русской музыки. После этого завязался горячий спор об одном литературном произведении, с которым Мусоргский еще не был знаком.
Оказалось, что там, где бывал Стасов, всегда разгорались споры. У него на все была своя, оригинальная, новая точка зрения; он не доверял никаким авторитетам и все вопросы стремился решать самостоятельно (как рассказал он сам, еще во времена его детства одна из тетушек говаривала про него: «Этот Володя — критика рода человеческого»). Личность Стасова все больше и больше интересовала и привлекала Мусоргского.
По образованию юрист, Стасов рано оставил службу по специальности. С юности испытывал он, по собственному выражению, страстную любовь к чтению и величайшую потребность в нем. Не менее страстным было его влечение в мир музыки, живописи, скульптуры. Сам он не был ни композитором, ни живописцем, ни ваятелем. Но он обладал чудесным даром чувствовать и понимать художественные произведения так, как это дано лишь подлинно творческим натурам. Общение с произведениями искусства становилось для него источником самых сильных и значительных переживаний, наполняло его жизнь глубоким смыслом. Вместе с тем его угнетало, что многие не умеют по-настоящему понимать и ценить искусство, что в этой области весьма распространены неверные взгляды и представления. И он твердо решил всецело отдаться делу пропаганды искусства — музыки, живописи, скульптуры. Для него это было тем легче, что он обладал незаурядным литературным талантом, яркой, зажигательной манерой письма.
Стремление углубленно изучить искусство разных времен и народов привело его в здание у Александрийского театра, где помещалась и ныне помещается Публичная библиотека. Здесь, в художественном отделе, он стал проводить много часов, погруженный в редчайшие коллекции рукописей, репродукций, книг и документов. В 1856 году Стасов сделался постоянным сотрудником Публичной библиотеки, а позднее возглавил ее художественный отдел. Оставаясь на этом посту до конца жизни, он много сделал не только для изучения и обнародования сокровищ отдела, но и для пополнения его новыми драгоценными материалами.