Глава II. Гвардейский подпрапорщик
Мрежи иные тебя ожидают, иные заботы:
Будешь умы уловлять...
Пушкин
В трудное время, в самую темень мрачной николаевской эпохи пришлось начинать юному Мусоргскому свое «столичное образование», прощаясь с простодушной романтикой деревенской жизни.
Французская революция в феврале 1848 года и ее грозные отголоски в Западной Европе, докатившиеся до рубежей Ингерманландии, вызвали в Петербурге панический страх и дикое неистовство правительственной реакции. Тревожные вести об усиливающихся волнениях в стране усугубляли остроту положения.
Общественная жизнь в столице, опутанная густой сетью тайных и явных доносов, замерла в каком-то кащеевом оцепенении. Развитие наук и искусств придавила свинцовая длань самодержца, которому вновь начал мерещиться призрак 14 декабря. Многих честных людей (в том числе таких крупных писателей, как Аксаков и Тургенев) по одному лишь подозрению бросали на «съезжую» или на гауптвахту. Ходили упорные слухи о закрытии университетов. Робкая полуофициальная статья в защиту наук и высшего образования, появившаяся в «Современнике», привела в ярость Николая I, начертавшего печально известные слова: «Должно повиноваться, а рассуждения свои держать при себе...».
Воцарился жесточайший произвол цензуры, глушившей любое стремление к истине.
Разгул реакции приобретал масштабы национального бедствия. Характерно, что даже такой вполне благонамеренный литератор, как А. Никитенко, профессор университета, служивший тогда и в цензуре, писал в своем Дневнике (2 декабря 1848 г.): «События на Западе вызвали страшный переполох на Сандвичевых островах (имеется в виду николаевская Россия.— Г. X.). Варварство торжествует там свою дикую победу над умом человеческим, который начинал мыслить, над образованием, которое начинало оперяться... Произвол, облеченный властью, в апогее: никогда еще не почитали его столь законным, как ныне... всякое поползновение мыслить, всякий благородный порыв, как бы он ни был скромен, клеймятся и обрекаются гонению и гибели». Многочисленные факты, приведенные в Дневнике, подтверждают это...
В конце августа 1849 года Петр Алексеевич Мусоргский привез своих сыновей в Петербург, чтоб подготовить их поступление в Школу гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров. По свойственной ему беспечности он не очень интересовался, на чем зиждется та «блестящая карьера», которую он готовил Филарету и Модесту. А поинтересоваться следовало.
Несколько ранее, весною того же года, появилось «Наставление для образования воспитанников военно-учебных заведений», над которым потрудился небезызвестный Я. Ростовцев (предатель декабристов). «Наставление» основывалось на солдафонском принципе Николая — «повиноваться и не рассуждать»; что касается собственно науки, то она допускалась лишь в том случае, если полностью соответствовала духу и требованиям официальной власти. Иначе говоря, это было «чистое отрицание науки», как заметил А. Никитенко. Он сумел заметить также, что все это было характерно не только для военно-учебный заведений, но для системы образования в те времена. Судьбы юношества рисовались ему в безотрадно мрачном свете.