Мусоргский — писатель-драматург. Особенности драматургии
В «Хованщине» — исторической драме, как отмечалось выше, внимание автора сосредоточено на судьбах народа, различных слоев русского общества конца XVII века. Отдельные персонажи представляют ту или иную социальную группу и в своих действиях неразрывно с нею связаны. Но одно лицо заметно выделяется среди всех героев оперы, быть может, даже вопреки общей идее произведения. Это — Марфа. Досифей. Иван Хованский получили значительные и развитые характеристики. Однако роль Марфы очерчена с несравненной широтой и обстоятельностью. В «Хованщине» нет ни одного акта, в котором бы образ раскольницы не приковывал к себе внимания глубокой прочувствованностью, проникновенностью характеристики. Из всех действующих лиц оперы, пожалуй, только одна Марфа несет глубочайшую внутреннюю драму. Ее большое, исполненное земной страсти чувство к Андрею Хованскому сталкивается с мучительным сознанием греховности этого чувства. На протяжении всей оперы душевная раздвоенность Марфы не ослабляет ни ее любви, ни ее стремления к религиозному подвигу. Вольте того: неразделенное чувство еще более обостряет в ней волю страстотерпицы.
Мусоргский, сочинявший «Хованщину» без предварительно написанного либретто, не имел во время работы и отчетливого драматургического плана. Произведение складывалось из частей и эпизодов, создававшихся в порыве душевного влечения на основе смутно намеченного сюжета. Это явствует из многих писем автора, особенно к В. В. Стасову. И, быть может, этим обстоятельством можно объяснить то, что Мусоргский, при огромном драматургическом и сценическом чутье, так нарушил равновесие, отдал столь непропорционально большое место образу Марфы.
Марфа — один из наиболее обаятельных, пленительных образов русской оперной классики. Несомненно, сила его воплощения, вдохновенность вызваны были особенным, глубоко проникновенным отношением к нему Мусоргского. В истории оперного творчества известны случаи исключительного пристрастия авторов к своим героям (Снегурочка, Герман, Марфа Собакина). Однако отношение Мусоргского к своей Марфе выходит из ряда вон. И секрет этот, как нам представляется, кроется в глубокой автобиографичности образа раскольницы.
С первых творческих шагов Мусоргского сочинение музыки было для него делом, неразрывно связанным с сокровеннейшими процессами в его душевной жизни и сознании. Можно назвать немного художников, произведения которых исходили бы из таких глубин, были бы такой органической частью авторской личности. И это сочеталось с замечательно «объективным» дарованием Мусоргского, создавшего богатейшую и разнообразнейшую галерею человеческих образов!
Сохраняя в творчестве широкую социальную перспективу, с годами Мусоргский все больше находил место и для субъективно-лирических мотивов. В последние годы жизни — время работы над «Хованщиной» — в Мусоргском нарастала глубокая внутренняя драма, и человеческая и художническая, близкая драме его героини. Так же, как в Марфе жила неистребимая страсть, которая не получила удовлетворения, и в Мусоргском сталкивалась острая потребность во взаимном чувстве, в душевном тепле, дружеской близости с угнетающим сознанием растущего одиночества. Рвались или ослабевали связи с близкими по духу и творческим интересам друзьями, все яснее обнаруживалась вокруг пустота. Быть может, этим объясняется та безграничная, трогательная нежность, которая наполняет письма Мусоргского к Л. И. Шестаковой, те сердечные отношения, которые установились между ними в поздние годы.
Это положение Мусоргского определялось в значительной степени направлением его творческих дел. Гений, проторявший новые, неведомые пути в своем искусстве, естественно должен испытывать и великие трудности в создании новых художественных ценностей. Могучие, неслыханные еще замыслы требовали соответствующих открытий и в области их музыкального выражения. Рождавшиеся бессмертные произведения Мусоргского, однако, не встречали понимания в окружающей его среде. Это вызывало в деликатной, чуткой натуре Мусоргского острые сомнения, мучительные колебания, а часто и неуверенность (еще в 1872 году Мусоргский писал в письме: «Быть может, я боюсь техники, ибо плох в ней? Однако же за меня кой-кто постоит в искусстве и по этой части»).