«Раёк»
Три года спустя, в самый разгар боев в печати (это было вскоре после того, как из-за злобных интриг Елены Павловны Балакиреву пришлось уйти из Русского музыкального общества), Стасов посоветовал Мусоргскому еще раз взяться за оружие музыкальной сатиры и разделаться при его помощи с недругами Могучей кучки. Стасов верил в изобретательность своего друга, в меткость его сатирических стрел — и не ошибся.
На этот раз Мусоргский сочинил не музыкальную миниатюру-портрет, а большое полотно в нескольких частях — «Раек». Форма и название родились под воздействием деревенских воспоминаний о забавных балаганных представлениях, о веселых странствующих кукольниках.
Во вступлении сам автор, в образе деда-раешника, шутника и балагура, сзывает народ поглазеть
на великих на господ,
музыкальных воевод.
Затем, словно повинуясь ниточке в руках раешника, один за другим появляются перед публикой участники представления. Здесь директор консерватории Заремба, известный своими религиозными увлечениями («учит, что минорный тон — грех прародительский, а что мажорный тон — греха искупление»). За ним вприпрыжку скачет «Фиф вечно юный, Фиф неугомонный» (Ф. Толстой). На мотив пустенького салонного вальса он восторженно воспевает знаменитую итальянскую певицу Патти. Этот номер — не только карикатура на Толстого, но одновременно и злая пародия на столь презиравшуюся балакиревцами итальянскую оперную музыку. На самых неподходящих словах появляются виртуозные колоратуры (они производят особенно комическое впечатление вследствие того, что исполняет их низкий мужской голос), возникают бессмысленные, с точки зрения текста, повторы слов и слогов: «О, Патти, Патти, О, Па-па-патти!» или «Па-па, Ти-ти, Ти-ти, Па-па!»
Вновь фигурирует здесь и Фаминцын. На этот раз он изображен младенцем, изнемогающим от тяжких ран, слезно молящим смыть с него «неприличное пятно» (намек на нашумевший судебный процесс и на обидную кличку «музыкальный лгун»).
Последним со страшным треском я грохотом «выезжает» Серов, язвительно названный здесь «Титаном». Он разгневан, мечет громы и молнии: его не пригласили на званый обед, данный в честь приезжавшего в Россию Берлиоза, не предоставили ему постоянного кресла в концертах Русского музыкального общества (здесь в ряде намеков обыграны подлинные факты).
В заключительном эпизоде «Райка» все герои падают ниц перед явившейся им «Музой Евтерпой» (имеется в виду великая княгиня Елена Павловна), умоляя ее оросить их «золотым дождем». Они поют своей могущественной покровительнице торжественный гимн на мотив веселой шуточной народной песни «Из-под дуба, из-под вяза», использованной Серовым в «дураковой песне» в опере «Рогнеда». Этим еще раз подчеркивался шутовской характер всего действия.
Успех «Райка» превзошел все ожидания. В короткое время было раскуплено два издания. По свидетельству современников, хохотали до слез даже сами осмеянные, так остроумен и заразительно весел был этот музыкальный памфлет.
Теперь окружающим стало совершенно ясно, что многое роднит Мусоргского с Даргомыжским. Действительно, оба композитора обладали редким среди музыкантов умением создавать небывалые по меткости и характерности музыкальные портреты. У обоих был исключительно развит дар замечать в жизни смешное и передавать его в остроумной и яркой форме. И, самое главное, — оба по натуре были обличителями, неспособными мириться с царящим в обществе злом и относящимися с горячим сочувствием ко всем обездоленным и страждущим. Эта духовная близость осознавалась и самим Мусоргским. Он не стремился подражать Даргомыжскому, но чувствовал, что именно у него многому может научиться. Ни для одного из членов кружка общение с автором «Русалки» и «Каменного гостя» не оказалось столь плодотворным, как для Мусоргского. Оно помогло молодому музыканту утвердиться в избранном направлении, в стремлении к правдивой передаче реальных явлений окружающего мира, к созданию «живого человека в живой музыке» (выражение Мусоргского). У Даргомыжского он получил также подтверждение своим мыслям о некоторых новых музыкально-выразительных средствах.