Опера «Женитьба»
Даргомыжский как-то сказал: «Хочу, чтобы звук прямо выражал слово, хочу правды». Он подразумевал передачу музыкальной мелодией гибких, бесконечно изменчивых интонаций человеческой речи. И Мусоргский приметил выразительную силу не только слов, но и звучания человеческой речи. Он знал, как изменяется это звучание под влиянием радости, гнева, боли, удивления. Знал он также, что речь крестьянина звучит иначе, чем речь городского жителя, что по характеру речи можно догадаться об общественном положении говорящего. В своих «народных картинках» он уже широко пользовался речевой интонацией как средством для создания музыкального портрета и обрисовки драматического положения. «Светик Саввишна», «Сиротка», «Озорник» даже были целиком выдержаны в речитативной манере. Пользуясь только песенной мелодией, вряд ли удалось бы с такой гибкостью отразить все богатство переходов и тонкие изменения настроений и чувств.
Наблюдая в непосредственной близости работу Даргомыжского над «Каменным гостем», Мусоргский все больше воспламенялся мыслью о том, чтобы вывести всю мелодию из речи, сделать ее еще более естественной, правдивой и гибкой. Как бы развивая мысль Даргомыжского о слове и музыке, он так характеризовал свой идеал в одном из писем к Л. И. Шестаковой: «Звуки человеческой речи, как наружные проявления мысли и чувства, должны без утрировки и насилования сделаться музыкой правдивой, точной, но художественной, высокохудожественной».
Чем был в те годы для Мусоргского Даргомыжский, он сам выразил в словах посвящения, которым снабдил два своих произведения 1868 года: «Колыбельную Еремушке» на слова Некрасова (это была еще одна, полная глубокой тоски и горькой иронии крестьянская сценка) и пленительную в своей непосредственности картинку из детской жизни «Дитя с няней». Обе вещи были посвящены Даргомыжскому — «великому учителю музыкальной правды», как гласила сделанная на нотах надпись.
Понятие «музыкальной правды» обнимало все: жизненность содержания, близость к «натуре» — и правдивость выражения, связанную с претворением в музыке интонаций человеческого говора (характерно, что из двух пьес, посвященных Даргомыжскому, первая представляет очень своеобразный пример соединения крестьянской песенности с речевым началом, а вторая написана сплошь речитативом).
Пример Даргомыжского вызвал у Мусоргского желание вновь попробовать свои силы в опере. Естественно, что его теперь привлекала идея оперы нового типа, основанной, подобно «Каменному гостю», на речитативах. К тому же ему хотелось найти сюжет из русской жизни, связанный с образами и характерами, близкими к современности. Даргомыжский, с радостью наблюдавший, как развивается талант его молодого друга, в целом поддерживал эту мысль. Оставалось уточнить сюжет. И тут Даргомыжский как-то шутя посоветовал ему обратиться к «Женитьбе» Гоголя и целиком, не перерабатывая текста, положить ее на музыку. Это была именно шутка: даже Даргомыжскому подобная мысль не могла прийти всерьез. Ведь здесь шла речь уже не о стихах, как в «Каменном госте», а о прозе, и притом о прозе чисто бытовой, никак не связанной с лирическими чувствами и поэтичными характерами, рисующей самые что ни на есть будничные явления, и потому, казалось бы, вовсе не тяготеющей к музыке. Но Мусоргскому пришлась по вкусу идея воспроизвести речитативами простой человеческий говор и попытать таким образом свои силы в новой области — «музыкальной прозе». Его поддерживал Кюи. И вот закипела работа.
Шло лето 1868 года. Написав в очень короткий срок музыку 1-й картины, получив общее одобрение и несколько деловых советов от Даргомыжского, Мусоргский уехал на отдых в деревню к брату. Однако уже через неделю он сообщал оттуда Кюи, что закончил все I действие, состоящее из четырех картин. «„Женитьба" не давала мне покоя, — признавался он. — Шли дожди, три дня сряду, без устали шли, и я работал без устали, такая уж у нас с погодой линия вышла».
Огромное наслаждение принесло композитору общение с сочинением Гоголя, этого изумительного знатока русских нравов и характеров. Чутким ухом вслушивался Мусоргский в речь действующих лиц, стремясь представить ее себе в живом звучании. «Ведь успех гоголевской речи зависит от актера, от его верной интонации», — говорил он. Воссоздавая в своем воображении эту интонацию, он пытался как бы закрепить ее нотами — «сказать музыкально так... как хотят говорить гоголевские действующие лица».