Глава VI. Новое слово правды
Характерно вместе с тем, что Дебюсси, Равель и другие выдающиеся композиторы нового времени, даже далекие по своим идейным воззрениям от Мусоргского, пытливо изучали его творчество, искренно восхищались им и многое почерпнули из сокровищницы его выразительных средств.
Известно, как чутко вслушивался в музыку Мусоргского Дебюсси — великий французский импрессионист, ставший ревностным почитателем великого русского реалиста. Выражая мнение многих передовых современников, Дебюсси проницательно сказал о Мусоргском: «Никто еще не обращался к лучшему в нас, к более нежным и глубоким чувствам; он — единственный в своем роде и остается таковым благодаря своему бесхитростному искусству, не руководимому иссушающими формулами. Никогда еще более утонченная чувствительность не была передаваема столь простыми средствами». И в творчестве Дебюсси, особенно в его гармоническом языке, очевидно влияние Мусоргского, обогатившее звуковую палитру выразительных средств французского мастера. Наивно полагать — а так еще полагают, оперируя схожестью воспринятых приемов,— что Мусоргский будто бы явился «предтечей импрессионизма» и что Дебюсси обрел в нем своего прямого предшественника. Нет, это художники идейно несоразмеримые, и грани родства в средствах выражения лишь оттеняют глубокое различие в целях их применения.
Характеризуя «гармоническую гармонию» музыки Дебюсси, Ромен Роллан тонко заметил: «Так как она стремится передать лишь мгновенное впечатление, не хлопоча о том, что будет дальше, то она свободна от забот; она, не спеша, вкушает очарование минуты. В цветнике аккордов она собирает самые красивые; ибо правда выражения является лишь второстепенным условием, определяющим ее выбор; первое — это нравиться». Восхищаясь необычайной экспрессией самобытного творчества Мусоргского, Дебюсси, конечно, оставался верен своим собственным идеалам, которые влекли его совсем к иным берегам, далеким от драмы жизненной борьбы. Но и он — в душной атмосфере своей эпохи — страстно жаждал обновления, искал и находил его в очарованной дали безбрежного искусства Мусоргского.
При всем различии художнических устремлений воздействие Мусоргского воспринималось плодотворно— и благодаря глубокой человечественности его музыки, и благодаря всеобщности его новаторских постижений и открытий. Их жизненное значение в мировой музыкальной культуре понимал и великий Равель. Многими нитями связанный с русским искусством, влюбленный в музыку Могучей кучки и немало обязанный ей в своем национально-самобытном развитии, он испытывал к «мятежному» Мусоргскому особое внутреннее влечение. Это сказалось и в некоторых, лучших сочинениях Равеля («Дафнис и Хлоя» — один из ярких примеров), и в его оркестровых транскрипциях музыки Мусоргского. Еще в 1910 году Равель предпринял опыт инструментовки первого акта «Женитьбы», в 1913 — оркестровал ряд сцен в «Хованщине» (для парижской постановки оперы), в 1922 — закончил колоритную партитуру «Картинок с выставки», вскоре завоевавшую всесветную популярность.
Сцены из «Хованщины» Равель оркестровал по предложению С. Дягилева — для парижской постановки (1913), в которой частично была восстановлена авторская редакция музыкальной драмы Мусоргского. Эта постановка «Хованщины» вызвала серьезные возражения видных русских музыкантов, Равель принял участие в завязавшейся дискуссии (См. журнал «Музыка», 1913, №№ 123, 129 и 139). Партитура Равеля не опубликована. Оркестровая композиция «Картинок с выставки» Мусоргского, сделанная Равелем (1922), напечатана Российским муз. издательствам (Париж, 1927). Впоследствии неоднократно переиздавалась.
Напомним, что именно оркестровая композиция «Картинок», выполненная Равелем с блистательным мастерством, пробудила большой интерес пианистов к фортепианному оригиналу «Картинок», долгое время остававшемуся забытым...