Глава V. Зов утраченной юности
Знай хорошо, что я б не променял
Своих скорбей на рабское служенье...
Эсхил
(«Прикованный Прометей»)
Всё, казалось, противилось его высоким помыслам и стремленьям. Тяжкие испытания хлестали и выматывали его. Но творческая воля не горбилась. «Беспутный человечина»,— называл он себя с печальной усмешкой и упрямо продолжал борьбу. «Киснуть от неудачи не умею,— писал Мусоргский в 1873 году.— Скверно и досадно, а копошусь все дальше и дальше, все вперед,— такая уж природа копотливая — все новостей просит. Эх, кабы! Какие новые, нетронутые в искусстве характеры воздвизаются». И так через год: «Нет, живется еще, голубушка Людмила Ивановна, живется наперекор мертвящей феруле музыкальных чиновников и ротозеев. И будем жить...». И еще год спустя — по окончании первого действия «Хованщины»: «Сколько невиданных, неслыханных миров и жизней открывается! Какие все заманчивые, влекущие к уразумению их и к обладанию ими! Трудны достижения, боязно подступиться к «им, но когда подступишь — откуда дерзость берется! — и хорошо тогда бывает». В конце следующего, 1876 года: «В какой степени я послужил искусству,— не знаю; не совсем еще отдохнул, и думы метутся; но чувствую, что сделал что-то праведное и бесповоротное». В год 1880-й: «Несмотря на маленькие невзгоды, малодушию я не предавался и не предаюсь. Девиз мой, известный Вам: «дерзай! вперед, к новым берегам!» остался неизменным. Если судьба даст возможность расширить проторенную дорожку к жизненным целям искусства, возрадуюсь и ликовать буду; требования искусства от современного деятеля так громадны, что способны поглотить всего человека. Прошло время писаний на досуге; всего себя подай людям — вот что теперь надо в искусстве». Наконец, за несколько месяцев до смерти: «Быть может Мусорянин окажется верным тому, о чем говорил всегда: новый, неизведанный путь, и остановиться перед ним? Неправда. Дерзай!».
Мусоргский мыслил и говорил так по праву художника-борца, до последних дней не выпускавшего из рук священного для него знамени. Горе, страдания, нищета, болезнь, темные провалы «беспутного» одиночества фатально сокращали его жизнь. Но ничто не могло поколебать в нем неистребимой любви к жизни, и мужественной веры в людей, и твердого сознания праведной цели искусства, к которой он шел непреклонно. Предчувствуя близкую гибель, он не умел предотвратить ее, но умел, как истинный боец, хранить презрение к несправедливой судьбе.
В яростной битве жизни Мусоргский не сдавался. Громадным напряжением воли он продолжал бороться и работать; борьба возбуждала в нем творческую энергию — он создавал произведения несказанной силы, одухотворенные мудростью ума и юностью сердца. В то время, когда многие считали уже Мусоргского человеком «отпетым», безнадежно погибшим для искусства, он, физически надломленный, изможденный болезнью и нуждой, заканчивал «Хованщину», обдумывал «Пугачевщину», сочинял сцены «Сорочинской ярмарки», брызжущие сочным юмором, простодушной жизнерадостностью.
Светлым лучом пронизывает эта обаятельная музыка последние годы скорбей и невзгод Мусоргского. Она волнует и все больше влечет его, как зов утраченной юности...
Замысел народной комической оперы на сюжет гоголевской повести возник летом 1874 года, в тот темный период жизни композитора, когда он, подавленный горем измен и утрат, вел тревожные диалоги со смертью («Надгробное письмо», «Без солнца» — преддверие «Песен и плясок смерти»). Именно тогда в его омраченном сознании блеснула мысль о «Сорочинской ярмарке» с ее безмятежно веселым комизмом и простосердечной лирикой. И Мусоргский с увлечением приступил к делу: «Материалы украинского напева... накопились в изрядном количестве... работа на чеку: лишь бы сил да разума». Давно, еще со времени дружеских встреч и бесед с Шевченко (1859—1860), он проявлял живой интерес к украинской народной песне. Гоголя он бесконечно любил и его «капризную прозу» постиг в совершенстве (опыт «Женитьбы»). И тем не менее начатая работа над «Сорочинской ярмаркой» приостановилась, а через год Мусоргский хотел было отказаться от нее. Взыскательного мастера смущало недостаточное владение «малорусским речитативом, т. е. всеми оттенками и особенностями музыкального контура малорусской речи».— «В бытовой опере к речитативу следует относиться еще строже, чем в исторической,— подчеркивал он,— зане в первой нет крупного исторического события, прикрывающего, как ширмы, кое-какие оплошности и неряшливость; поэтому недостаточно владеющие речитативом мастера избегают бытовых сцен в исторической опере».