Глава IV. Трагедия «Хованщины»
Мрачная настроенность этих дум тяготит Досифея, оставшегося на опустевшей площади. В речитативе «Свершилося решение судьбы неумолимой...» проскальзывают скорбные интонации ею ариозо «Приспело время мрака и гибели» (ср. пример 145). Подошедшая Марфа подтверждает опасения и предчувствия Досифея: рейтарам велено окружить непокорных раскольников в скиту. В небольшом диалоге, основанном на материале сцены третьего действия (после изгнаний Сусанны; ср. клавир, стр. 210, 214 и 293—294), выделяется печально-торжественная фраза Досифея, предвещающая трагический финал раскольничьих страстей: «Теперь приспело время в огне и пламени приять венец славы вечныя!» —
Терпкие сочетания мажорных созвучий придают этому смиренному заклятью характер суровой неотвратимости (оттененный в партитуре Шостаковича: медь с ударами литавр). Когда Досифей уходит, произнося, как в сцене третьего действия, свое трогательное напутствие «Терпи, голубушка, люби, как ты любила...» — Марфа в сильном волнении повторяет слова его заклятья. Но совсем иной отклик вызывают они в душе раскольницы — зарождается нежный и страстный мотив «любовного отпевания» Марфы (за-сурдиненные струнные, челеста, арфы):
Поразительна красота музыки этого эпизода. Еще поразительнее драматическая сила следующей сцены с Андреем Хованским. Увидев Марфу, он бросается к ней, осыпает ее гневными упреками и оскорблениями. Он требует вернуть ему Эмму. В запальчивых репликах Андрея мелькают искаженные злобой и возбуждением попевки его «молодеческой темы» (см. клавир, стр. 296). Но Марфа спокойна. Тихо, кротко, «простым обычаем» звучат ее ответы («Эмму рейтары увезли далече...»). И в невозмутимой кротости ее напевной речи затаена печальная непреклонность: Марфа знает, что Андрей в ее власти и что она не властна над ним. Словно не замечая оскорбительных выкриков князя, она рассказывает о страшном убийстве старого Хованского, о конце хованщины («Видно ты не чуял, княже...»). Эхо гибельных событий отзывается в музыке ее рассказа. Строгий народный распев, марциальность движения, суровые гармонии на непрерывной педали труб и глухом рокоте литавр:
Рассказ Марфы приводит в ярость Андрея. Он не хочет верить ей, не хочет слушать, обвиняет ее в черном колдовстве, грозит предать ее на расправу стрельцам. Но это ярость бессилия. Задыхаясь произносит он слова проклятий и угроз, а в голосе его звучит тема предсказания Марфы («Ты, силой духов тьмы и чарами ужасными...», d-moll). Андрей уж не нападает (от его «молодеческой темы» не осталось и следа), он отчаянно сопротивляется. Речь его — при словах «жизнь мне разбила!» — захлебывается вспышкой гнева (резкий ладовый сдвиг — внезапный Dis-dur после d-moll). И с натугой, надрывно звучит в высоком регистре, на той же «роковой» теме Марфы, последняя его фраза: «Колдовкой обзову тебя, а стрельцы чернокнижницей добавят; на костре сгоришь ты всенародно» (клавир, стр. 300—301). Марфа, не дрогнув, предлагает: «Зови стрельцов!». Андрей трубит в свой рог... Но не слышно ответных кликов буйного войска. В тревожной тишине раздаются тяжелые удары большого соборного колокола.
Начинается шествие стрельцов на казнь. Под мрачный звон колокола они выходят на площадь с плахами и секирами; за ними следуют согбенные стрельчихи. Протяжной похоронной песнью звучит теперь в оркестре тема стрелецкого самовластья (Andante maestoso, fis-moll). Подойдя к месту казни, стрельцы устанавливают плахи, кладут на них секиры и опускаются на колени. Марфа поспешно уводит оцепеневшего от ужаса Андрея. Стенания стрельчих и покаянные мольбы стрельцов перемежаются в этой сумрачной сцене народного бедствия. Но вот посреди общего смятенья слышатся боевые трубы петровцев. Под звуки Преображенского марша на площадь вступает «рота потешных» (Allegro marziale, con fuoco; As-dur). Герольд юного Петра — Стрешнев объявляет стрельцам от имени царей милость и прощенье. И вновь торжественно гремит Преображенский марш: «Царь Петр пешью шествие в московский Кремль чинить изволит».
Но народ на площади безмолвствует...