Глава IV. Трагедия «Хованщины»
Музыка монолога запечатлела мятущийся дух неутерпного пастыря раскольников — и пафос его пророческих заклинаний, и тайное предчувствие обреченности, и неудержимый зов отстоять старую, «святую» веру. Одна испепеляющая страсть владеет им, исторгая и горделивый клич — «На прю грядем, на прю великую!», и смиренное признание: «и ноет грудь, и сердце зябнет... Отстоим ли веру святую?..». Под влиянием проповеди Досифея князь Хованский с напыщенной важностью призывает стрельцов быть зоркими (модификация темы тараруя). «Костьми за веру ляжем!» — бойко ответствуют стрельцы, направляясь к Кремлю. И тут характерная ремарка Мусоргского: «Народ пятится в недоумении». Смысл происходящего ему непонятен... Досифей, земно кланяясь, произносит слова молитвы. Раздаются гулкие удары колокола Ивана Великого. Подвигается шествие черных рясоносцев. Досифей в религиозном экстазе взывает: «Пойте, братья, песнь отречения... Грядем на прю». Древний эолийский напев хора раскольников («Боже, отжени словеса лукавствия») окутывается тревожным гудением колокола Ивана Великого.
Первое действие «Хованщины» было завершено 30 июля 1875 года, в Петрограде. К концу того же года Мусоргский сочинил и второе действие музыкальной драмы. Но не все здесь его удовлетворяло («многое не так, как быть должно, найдено»), и он продолжал — вплоть до осени следующего года — работать над этим действием, в котором видел «рычаг для поворота, во всей драме, суетящихся партий». Совершенствуя композицию, Мусоргский внес ряд существенных изменений и дополнений (в том числе сцену с пастором); все же заключение (последние такты музыки) осталось недописанным. Но об этом далее.
Действие происходит летним вечером в кабинете князя Василия Голицына, ближайшего советника и «галанта» правительницы Софьи. Небольшая прелюдия с ее двумя характерно контрастными мотивами — «визитная карточка», представляющая слушателю двуликого Голицына: деликатного, европейски воспитанного сановника и надменного боярина, отнюдь не чуждого «обычаям» старины.
Музыкою вступления начинается и первая сцена. Голицын читает любовное послание царевны Софьи (здесь Мусоргским использован подлинный текст письма), и перед вами на мгновение возникает облик коварной правительницы, которая «властолюбию пожертвовала совестью, а темпераменту стыдом». Мнительный князь комкает письмо — «Нет, не поддамся я обману мечты пустой...». Берется за другое — от матушки-княгини. Начав читать, случайно роняет письмо, и панический страх «дурной приметы» охватывает «просвещенного» Голицына — черта натуры, выраженная взбудораженным мотивом суеверной подозрительности — «княжеской суперстиции», как иронически заметил Мусоргский:
Прием пастора, о приходе которого сообщает клеврет Голицына Варсонофьев, обрисованный своим, «вкрадчивым» лейтмотивом (клавир, стр. 122), составляет содержание следующей сцены-диалога. Лютерский священник явился с жалобой на Андрея Хованского, «обидевшего» Эмму. Благообразно течет речь пастора, остроумно стилизованная в «классическом роде». Голицын, рисуясь перед иностранцем, отвечает ему обходительной фигурой менуэта и лукаво уклоняется от жалобы («Видите, гер пастор... не могу входить я в дело частное Хованских» — менуэтная модификация начального мотива прелюдии). Тут же любезный князь утешает пастора обещанием льгот для паствы — звучит ласково ободряющий мотив гуманного сановника. Но едва пастор заикнулся о разрешении построить кирку, как на «его обрушивается окрик разгневанного боярина. Маска падает. Мотив ласковых обещаний оборачивается мотивом властного тщеславия (заметим, что этот «марциальный мотив» Голицына показан был «намеком» ранее — перед чтением второго письма):