Глава IV. Трагедия «Хованщины»

Музыка монолога запечатлела мятущийся дух неутерпного пастыря раскольников — и пафос его пророческих заклинаний, и тайное предчувствие обреченности, и неудержимый зов отстоять старую, «святую» веру. Одна испепеляющая страсть владеет им, исторгая и горделивый клич — «На прю грядем, на прю великую!», и смиренное признание: «и ноет грудь, и сердце зябнет... Отстоим ли веру святую?..». Под влиянием проповеди Досифея князь Хованский с напыщенной важностью призывает стрельцов быть зоркими (модификация темы тараруя). «Костьми за веру ляжем!» — бойко ответствуют стрельцы, направляясь к Кремлю. И тут характерная ремарка Мусоргского: «Народ пятится в недоумении». Смысл происходящего ему непонятен... Досифей, земно кланяясь, произносит слова молитвы. Раздаются гулкие удары колокола Ивана Великого. Подвигается шествие черных рясоносцев. Досифей в религиозном экстазе взывает: «Пойте, братья, песнь отречения... Грядем на прю». Древний эолийский напев хора раскольников («Боже, отжени словеса лукавствия») окутывается тревожным гудением колокола Ивана Великого.

Мусоргский гениально завершает первое действие «Хованщины» замирающими звуками колокола на уменьшенной квинте (Fis — С). Римского-Корсакова смутила эта «неразрешенность» окончания, и он приписал четыре такта благообразного кадансового заключения (Allargando molto), «сгладив» выразительную силу авторского замысла. Даже В. Каратыгин, с большим пиететом относившийся к редакторской работе Римского-Корсакова, не мог оправдать такой поправки. «Мусоргский,— писал он,— в смелости своей часто опережал вкусы своего времени. И можно думать, что 1-ое действие сознательно оставлено у него без традиционного кадансового конца. Сам Римский-Корсаков кончает 3-ье действие «Китежа» голой уменьшенной квинтой. На это он решился в 1905 г. А «Хованщина» редактирована свыше чем 20-ью годами ранее. В 80-х годах Римский-Корсаков не отваживался на многое, чем после стал охотно и уверенно пользоваться....» (МС, 1917, январь — февраль, стр. 208).

Первое действие «Хованщины» было завершено 30 июля 1875 года, в Петрограде. К концу того же года Мусоргский сочинил и второе действие музыкальной драмы. Но не все здесь его удовлетворяло («многое не так, как быть должно, найдено»), и он продолжал — вплоть до осени следующего года — работать над этим действием, в котором видел «рычаг для поворота, во всей драме, суетящихся партий». Совершенствуя композицию, Мусоргский внес ряд существенных изменений и дополнений (в том числе сцену с пастором); все же заключение (последние такты музыки) осталось недописанным. Но об этом далее.

Действие происходит летним вечером в кабинете князя Василия Голицына, ближайшего советника и «галанта» правительницы Софьи. Небольшая прелюдия с ее двумя характерно контрастными мотивами — «визитная карточка», представляющая слушателю двуликого Голицына: деликатного, европейски воспитанного сановника и надменного боярина, отнюдь не чуждого «обычаям» старины.

Музыкою вступления начинается и первая сцена. Голицын читает любовное послание царевны Софьи (здесь Мусоргским использован подлинный текст письма), и перед вами на мгновение возникает облик коварной правительницы, которая «властолюбию пожертвовала совестью, а темпераменту стыдом». Мнительный князь комкает письмо — «Нет, не поддамся я обману мечты пустой...». Берется за другое — от матушки-княгини. Начав читать, случайно роняет письмо, и панический страх «дурной приметы» охватывает «просвещенного» Голицына — черта натуры, выраженная взбудораженным мотивом суеверной подозрительности — «княжеской суперстиции», как иронически заметил Мусоргский:

Прием пастора, о приходе которого сообщает клеврет Голицына Варсонофьев, обрисованный своим, «вкрадчивым» лейтмотивом (клавир, стр. 122), составляет содержание следующей сцены-диалога. Лютерский священник явился с жалобой на Андрея Хованского, «обидевшего» Эмму. Благообразно течет речь пастора, остроумно стилизованная в «классическом роде». Голицын, рисуясь перед иностранцем, отвечает ему обходительной фигурой менуэта и лукаво уклоняется от жалобы («Видите, гер пастор... не могу входить я в дело частное Хованских» — менуэтная модификация начального мотива прелюдии). Тут же любезный князь утешает пастора обещанием льгот для паствы — звучит ласково ободряющий мотив гуманного сановника. Но едва пастор заикнулся о разрешении построить кирку, как на «его обрушивается окрик разгневанного боярина. Маска падает. Мотив ласковых обещаний оборачивается мотивом властного тщеславия (заметим, что этот «марциальный мотив» Голицына показан был «намеком» ранее — перед чтением второго письма):

← в начало | дальше →