Глава III. Выстраданные годы борьбы
«Если не произойдет громкого переворота в складе европейской жизни,— писал он,— буф вступит в легальную связь с канканом и задушит nous autres (нашего брата (фр ).). Способ легкой наживы и, конечно, столь же легкого разорения (:биржа:) очень родственно уживается с способом легкого сочинительства (:буф:) и легкого разврата (:канкан:)... Как бесчеловечно переполнены все каким-то мертвящим, удушающим газом! Казарменный лазарет, громадный плот с жертвами океанического крушения, мрачными, алчными, пугающимися за каждый кусок отправленный в желудок с общей трапезы. Бездушное, формальное шатание (:надо же двигаться:)! — господи, сколько жертв, сколько болей поглощает эта чудовищная акула — цивилизация!.. Не знаю, что хуже обезображивает: гашиш, опий, водка; или алчность к денежной наживе?..». Мусоргский оставался верен революционной идеологии шестидесятых годов и теперь, когда видел крушение надежд «светлого прошлого». Изнуренный трудной, неравной борьбой и тяжкими житейскими невзгодами, он все еще жаждал борьбы. «Должны оставаться меж людей настоящие люди, когда «игра на обман» гнетет и болеть заставляет,— упрямо твердил он.— Все (почти) «играет на обман» в наше пресветлое время развития всего, чего хочешь, кроме человечности». Жизнь без борьбы была для него немыслима, и он мучительно искал опоры в «настоящих людях». Скрытые побудительные причины перелома в сложном процессе общественного развития были ему неведомы; тем резче и болезненнее воспринимались кричащие противоречия этого развития. Мусоргский чувствовал, что нет возврата к прошлому и не может быть примирения с настоящим, но он верил в будущее и, напрягая последние силы, шел неотступно вперед, наперекор времени и судьбе.
Созидательная сила творческого гения Мусоргского находилась в постоянном противоборстве с трагическими обстоятельствами его жизни, с бедственными условиями его существования. Страдания, лишения, недуги подтачивали его организм и мощную сопротивляемость характера; участившиеся приступы нервной болезни изматывали его; горе утрат следовало за ним по пятам; надвигалась страшная тень одиночества и нищеты...
Летом 1875 года окончилось совместное житье Мусоргского с Голенищевым-Кутузовым, продолжавшееся (с перерывами) около двух лет. Внешним поводом послужило печальное недоразумение. Голенищев-Кутузов, уехав в деревню, по рассеянности захватил с собою ключ от общей квартиры (на Галерной улице), и Мусоргский, промаявшись всю ночь, «проплелся, в 5-м часу утра, пешью» на Васильевский остров, к одному из своих давних приятелей — П. Наумову, у которого и нашел пристанище. Но случай с ключом лишь ускорил вынужденное решенье. Поначалу Мусоргский предполагал прожить у приятеля временно, пока не вернется Голенищев-Кутузов («один боюсь оставаться»,— признавался он ему). Однако вскоре почувствовал, что совместное житье с другом Арсением уже не наладится. В их взаимоотношениях образовалась трещинка, все более углублявшаяся, обозначилось различие взглядов, чреватое горьким исходом. Чутье не обманывало Мусоргского. Он понимал, что и с этой дружбой придется расстаться. Он дорожил ею, стремился сохранить хотя бы добрые товарищеские отношения. И, быть может, ради этого отказался от совместного житья с Голенищевым-Кутузовым, который был люб ему и с которым он, казалось, прочно сроднился.
Перебравшись к Наумову на время, Мусоргский прожил под кровом его дома более четырех лет. Павел Александрович Наумов, флотский офицер в отставке, был человек общительный и радушный, но суетный и беспорядочный, привыкший к беспечной жизни «нараспашку»; смолоду он легко растратил собственное состояние, затем состояние жены, так же легко разошелся с нею и теперь пользовался щедротами свояченицы, М. Костюриной, с которою соединился узами гражданского брака. Он страстно увлекался театром и музыкой, не пропускал ни одной премьеры, приятельствовал с литераторами и артистами и любил занимать их остроумной беседой, сопровождаемой веселыми возлияниями. К нему частенько захаживали братья Жемчужниковы (создатели Козьмы Пруткова), певец Ф. Коммиссаржевский, певица Д. Леонова и прочие деятели искусства рангом пониже... Что и говорить, не в этом доме, где царил дух богемы, надо было бы жить Мусоргскому в те трудные для него годы. Да выбирать не пришлось. Во всяком случае, и Наумов и Костюрина относились к нему с сердечной теплотой и заботливостью. Мусоргский, не избалованный фортуной, был благодарен и доволен уже тем, что мог работать. Здесь сочинялось им многое для «Хованщины» и для «Сорочинской ярмарки», здесь написал он серию новых романсов и песен, в том числе такие шедевры вокальной лирики, как «Горними тихо летела душа небесами», «Рассевается, расступается» (слова Ал. Толстого), «Видение» (слова А. Голенищева-Кутузова), «Странник» (слова Фр. Рюккерта). Он умел, даже любил сочинять «на людях», когда чувствовал непринужденность обстановки.