Глава III. Выстраданные годы борьбы
Крест на себя наложил я и с поднятою головой бодро и весело пойду, против всяких, к светлой сильной, праведной цели, и к настоящему искусству, любящему человека...
Мусоргский
Период высшего развития творческого гения, создавшего «Бориса» и «Хованщину», менее всего был спокойной порой безоблачного процветания. Напротив. Борьба достигла крайнего напряжения. Обстановка предельно усложнилась. Произошли события и перемены, положившие зловещий отблеск на судьбу Мусоргского.
Семидесятые годы — самая яркая и самая мрачная полоса его жизни. Это время великих творческих завоеваний и невозвратимых утрат, время мужественных порывов и опустошительных душевных бурь...
Великих истин не открывают без горя и труда, говорит Анатоль Франс. Печальное, но верное признание. Мусоргский неудержимо шел вперед, к праведной цели. Он добывал истину в борьбе, познав и радость самозабвенного труда, и горе тяжелых испытаний.
Он не сдавался, несмотря даже на гнетущий недуг последних лет, пока не разразилась катастрофа с бессмысленной жестокостью оборвавшая его жизнь.
Многие современники композитора представляли себе этот период его жизни как темный, загадочный процесс нравственного и творческого падения. Много сочувственных и несочувственных слов было сказано о том, что после «Бориса» дарование Мусоргского стало клониться к упадку, что сам он морально опустился и, все больше предаваясь пагубной страсти к вину, заставлявшей его чуть ли не целые дни просиживать с компанией каких-то новых приятелей в «Малом Ярославце», уже неспособен был создать ничего ценного, законченного. Различно толковали о причинах падения таланта, но почти все сходились на том, что это — «падение».
Так сложилось, а затем и упрочилось однобокое, и потому уже неправильное, представление о творчестве последних лет жизни Мусоргского, о том периоде, когда создавались «Хованщина» и «Сорочинская ярмарка», вокальные циклы «Без солнца», «Песни и пляски смерти», фортепианная сюита «Картинки с выставки» и многое другое. Как ни странно, но и некоторые близкие товарищи Мусоргского укоризненно отнеслись к последним годам его трагической борьбы.
Суровый приговор вынес ему (уже много лет спустя) Римский-Корсаков. «Со времени постановки «Бориса»,— писал он в своей «Летописи», — началось постепенное падение его высокоталантливого автора. Проблески сильного творчества еще долго продолжались, но умственная логика затемнялась медленно и постепенно». И далее: «Что было причиной нравственного и умственного падения Мусоргского? Сначала успех «Бориса Годунова», а после — его неуспех, так как оперу сначала посократили, выкинув превосходную сцену под Кромами, а года через, бог знает почему, перестали давать, хотя успехом она пользовалась постоянным и исполнение ее Петровым, а по смерти его Ф. И. Стравинским, Платоновой, Коммиссаржевским и другими было прекрасное. Ходили слухи, что опера не нравилась царской фамилии; болтали, что сюжет ее неприятен цензуре, что мало вероятно по нынешним временам. В результате оказалось, что оперу, шедшую 2—3 года на сцене и имевшую успех, с репертуара сняли. А между тем, авторское честолюбие и гордость разрастались; поклонение людей, стоявших несравненно ниже автора, но составлявших приятельскую собу-тыльническую компанию, все-таки нравилось. С одной стороны, восхищение В. Стасова пред яркими вспышками творчества и импровизаций Мусоргского поднимало его самомнение. С другой стороны, поклонение приятелей собутыльников и других, восхищавшихся его исполнительским талантом и не отличавших действительный проблеск от удачно выкинутой шутки, раздражали его тщеславие. Буфетчик трактира знал чуть не наизусть его «Бориса» и «Хованщину» и почитал его талант, в театре же ему изменили, не переставая быть любезными для виду, а Русское музыкальное общество его не признавало. Прежние товарищи: Бородин, Кюи и я, любя его по-прежнему и восхищаясь тем, что хорошо, ко многому отнеслись однако критически. Печать с Ларошем, Ростиславом и другими бранила его. Вот при таком-то положении вещей страсть к коньяку и заполуночным сиденьям в трактире развивалась у него все более и более. Для новых его приятелей «проконьячиться» было нипочем, его же нервной до болезненности натуре это было сущим ядом. Сохраняя со мной, так же как с Кюи и Бородиным, дружественные отношения, Мусоргский однако глядел на меня с некоторым подозрением. Мои занятия гармонией и контрапунктом, начинавшие меня заинтересовывать, не нравились ему. Казалось, что он начинал во мне подозревать отсталого профессора-схоластика, могущего его уличить в параллельных квинтах, а это ему было неприятно. Консерваторию же он терпеть не мог. К Балакиреву отношения его были давно уже довольно холодны. Балакирев, не появлявшийся теперь на нашем горизонте, еще в былые времена говаривал, что у Модеста большой талант, но слабые мозги, и подозревал его в склонности к вину, чем оттолкнул его от себя тогда же. 1874 год может считаться началом упомянутого падения Мусоргского, продолжавшегося постепенно до дня его кончины».