Глава V. Диалектика души
Мусоргский не ошибся в своем суждении. «Садко», получивший единодушное признание в кружке, очень тепло был принят и публикой и передовой музыкальной критикой. И Серов, метавший полемические копья в Стасова и Балакирева, восторженно отозвался о замечательном таланте молодого Рим-ского-Корсакова. Но в то же время успех «Садко» вызвал раздражительный окрик из лагеря консерва-тистов: профессор Фаминцын разразился бранчливой статьей против новой русской школы. Мусоргского эта выходка и возмутила и рассмешила. Он ответил Фаминцыну, и ответил остроумнее и убедительнее, чем это мог сделать иной заправский музыковед-теоретик.
Так появился знаменитый музыкальный памфлет Мусоргского (на его же слова) «Классик» с деликатным примечанием: «В ответ на заметку Фаминцына по поводу еретичества русской школы музыки». Эта маленькая сатира стоила десятка больших полемических статей. В «монологе» Фаминцына («Я прост, я ясен, я скромен, вежлив, я прекрасен...») Мусоргский высмеял умственную ординарность фаминцыных, их приверженность священным догмам и схемам, их слепую ненависть ко всему новому, свежему, живому в искусстве. Сатирическое острие «Классика» было направлено как раз против тех чиновных музыкальных деятелей, которые служили верной опорой ведомства петербургской Евтерпы — княгини Елены ПавловнЫ («Аленина скотного двора», как любил острить Мусоргский).
Обличительный смысл памфлета выражен в музыке очень тонко и очень точно. И тут неподражаемое интонационное мастерство помогло Мусоргскому раскрыть фарисейскую сущность важного рецензента, выступающего в тоге «чистого классика». Музыка первой части изящно пародирует его плавную речь, скроенную из заученных «классических» оборотов,сопровождаемую жеманно учтивыми жестами и поклонами. А в средней части, из-под маски лицемерно слащавого благообразия вдруг выглядывает «кувшинное рыло» чиновного служителя Евтерпы, тупо клеймящего «опасные» новшества в искусстве. Плавная, «учтивая» речь с «приседающими» кадансами переходит в грубый окрик, когда — при словах «Я злейший враг новейших ухищрений» — в аккомпанементе появляется мотив, напоминающий тему моря из «Садко»:
Презабавно звучат на этом фоне интонационные зигзаги напуганного и уязвленного рецензента-«классика». Он захлебывается от негодования и на последней фразе своей гневной тирады — «В них гроб искусства вижу я» — едва переводит дух (трагикомический скачок голоса на малую нону вниз). Но тут же приходит в себя, и вот он вновь под маской фарисейского благонравия (реприза — «Я прост, я ясен...»):
«Классик» был встречен в кругу друзей весьма одобрительно. «Исполнением своего «Классика» Мусоргский премного утешал нас всех и в особенности В. В. Стасова»,— вспоминал Римский-Корсаков. В 1870 году удалось напечатать эту пьесу. Усилившиеся нападки на творчество композиторов «новой русской школы» не оставляли сомнения в том, что сатирическая стрела, метко пущенная Мусоргским, попала не в бровь, а в глаз.
В декабре шестьдесят седьмого года Мусоргский написал еще три вокальные пьесы: «Озорник», «Светская сказочка» («Козел») и «По-над Доном сад цветет»; первые две на собственные слова, третья на стихи А. Кольцова.
Щемящий душу комизм, едкая сатира, печальная лирика сердца...
«Озорник» — одна из тех картинок с натуры, комизм которых поистине трагичен. Не случайно ее сравнивали с «Савишной». Эти вокальные пьесы-сценки близки друг к другу и по морально-психологическим мотивам содержания, и по характерным приемам интонационного воплощения суровой жизненной правды, и хотя по сюжету они совсем несхожи, колорит у них общий — сумрачный и тревожный. В «Савишне» — темень безысходной страсти, в «Озорнике» — темень беспризорного детства и бесприютной старости.
Мальчишка преследует горбатую старуху насмешками, издевается над ее убожеством. «Ох, баушка, ох, родная, раскрасавушка, обернись! Востроносая, серебрёная, пучеглазая, поцелуй!..» Старуха бьет его, он кричит от боли — «ой, не бей» — и дразнит все злее, безжалостнее. Он изощряется в озорных выходках, и чем смешнее они, тем трагичнее звучит сцена.