Глава I. Накануне
Честолюбивый артистизм Марьи Васильевны Шиловской легко снискал ей обожание и преклонение слушателей, восхищавшихся экспрессивностью ее исполнительского дарования. Сама она, по-видимому, была натурой не слишком глубокой, с душою уклончивой и непостоянной. Но «неотразимая очаровательность» артистки — и в обхождении, и в пении — пленяла многих. Влечение Мусоргского к этой львице музыкальных салонов, бурно вспыхнувшее, не могло быть, однако, долгим и прочным. Оно рассеялось, оставив в творчестве композитора след мимолетный, но яркий, — романс «Что вам слова любви» (на стихи А. Аммосова), написанный в 1860 году и посвященный М. Шиловской. Печальным укором звучит это посвящение: в музыке романса Мусоргский выразил и страстный порыв, и острую горечь разочарования, и мечтательное раздумье об иной — высокой и чистой любви.
То чувство зрело в нем затаенно к Надежде Петровне Опочининой, одухотворяя ее строгий и нежный облик, «любовью правды озаренный» — таким запечатлелся он в его сознании на всю жизнь...
Мусоргский близко знал Опочининых — шестерых братьев и сестру Надежду. Это была просвещенная и трудолюбивая семья, верная добрым традициям русской культуры. Узы самых теплых товарищеских отношений связывали Мусоргского с братьями Опочиниными, особенно с Александром Петровичем и Владимиром Петровичем. Александр Петрович, умный и разносторонне образованный человек, проявлял живейший интерес к науке, литературе и музыке; он обладал неплохим голосом, когда-то учился у Тамбурини и Лаблаша и с увлечением певал в домашних концертах. Владимир Петрович, служивший на флоте, также питал страсть к музыке и сумел даже завоевать известность в качестве отменного певца-любителя с обширным и разнообразным репертуаром. Он был завсегдатаем вечеров Даргомыжского, а позднее сблизился и с балакиревским кружком.
Надежда Петровна Опочинина жила в Инженерном замке, в квартире старшего брата Александра, где обычно собирался «опочининский кружок», привлекавший и литераторов и музыкантов, и где Мусоргский всегда был желанным гостем. Общение с Надеждой Петровной, обаятельной, изысканно образованной женщиной, тонко разбиравшейся в искусстве, доставляло ему истинную радость. Она была значительно старше Мусоргского (на восемнадцать лет), относилась к нему с душевной простотой родного человека, «имела на него, — как замечает В. Стасов, — особенно благодетельное влияние и при всей дружбе не щадила его недостатков...». Он доверялся ей беспредельно, посвящал в свои замыслы и планы и очень дорожил открытой правдивостью ее взыскательных, порой суровых суждений. Сердечная дружба со временем переросла в чувство глубокой, преданной любви.
Никому неведомо было, как складывались их взаимоотношения — Мусоргский никогда не говорил об этом даже самым близким друзьям, с которыми был откровенен. По причине понятной: человек редкой нравственной чистоты, он оберегал Опочинину от наветов молвы и таил свое чувство под крылом дружбы. Вполне вероятно, что Мусоргский переписывался с Опочининой. Быть может, когда-нибудь счастливая находка обнаружит эту драгоценную переписку. Пока что она существует лишь в сфере догадок или утрат.
Но искренний художник не волен утаить в творчестве то, что глубоко волнует — и радует и мучит его. Чувство, владевшее Мусоргским, высказывалось в его музыке, порою робко и наивно, порой тревожно и бурно. Эти страницы музыки — мы их не раз коснемся далее — не восстановят, конечно, историю любви Мусоргского, однако многое раскроют в его творческом облике.
Первое сочинение Мусоргского, связанное с Н. Опочининой — оно ей посвящено, — относится к осени 1859 года. Это небольшая фортепианная пьеса «Impromptu passionne» («Страстный экспромт») с примечательным подзаголовком: Воспоминание о Бельтове и Любе. Она навеяна чтением (быть может, совместным) романа Герцена «Кто виноват?» (Бельтов и Люба Круциферская — его герои). Стасов считал эту пьесу неудавшейся, утверждая, что «несмотря на все одушевление от сильно увлекшей, по-видимому, Мусоргского «сцены поцелуя» [в романе Герцена «Кто виноват?»], сочинение его вышло очень незначительно и никогда не было им напечатано». В замечании Стасова есть доля истины. По музыке «Impromptu passionne» не выделяется особыми художественными достоинствами, яркой оригинальностью; оно звучит скромно, непритязательно, в духе шумано-мендельсоновских «лирических признаний».