Глава II. Гвардейский подпрапорщик
Импровизируя, он, еще мальчик, особенно не раздумывает о стиле и направлении, а непосредственно выражает свои впечатления, рисуя живую сценку с натуры и безотчетно пользуясь всеми пианистическими средствами, которыми свободно владеет, которые у него — и в памяти, и «в пальцах». Потому-то в в детской польке Мусоргского мирно уживаются рядом и некоторые типичные приемы пианизма венских классиков (преимущественно Моцарта), и веяния «новой романтической виртуозности», и уютная элегантность фильдовской «jeu perle». Тут воображение, наблюдательный глаз и чуткое ухо врожденного музыканта помогают ему уместно применить выразительные средства и виртуозные эффекты, которыми он располагает.
В пьесе, особенно в ее фактуре, чувствуется и редакторская рука Антона Августовича Герке; его помощь, о которой говорит Мусоргский в Автобиографической записке, не ограничилась, конечно, переговорами с издателем М. Бернардом. Не забудем, что в ту пору Мусоргский был совершенно не искушен не только в теоретических премудростях композиции, но и в правилах музыкальной орфографии. Нетрудно догадаться, что, подготовляя «Подпрапорщик-польку» к печати, Герке постарался придать импровизации Модеста гладкую законченность формы, тщательно отшлифовал ее в технических деталях, словом, позаботился о том, чтобы пьеса его ученика выглядела «соmme il faut». И вот — за безупречной аккуратностью нарядной фактуры очаровательно проглядывает чисто моцартовское простодушие музыки, а в звонком мотиве польки есть нечто напоминающее тему колокольчиков Папагено (в финале первого акта «Волшебной флейты») — ту самую тему, на которую молодой Глинка сочинил свои Вариации (Es-dur). Этих Вариаций Мусоргский тогда знать не мог, но Моцарта он уже знал, вполне вероятно, что знаком был и с клавиром «Волшебной флейты». Впрочем, в данном случае это большого значения не имеет.
Пьесы, подобные «Porte-enseigne Polka», я думаю, импровизировались юным Мусоргским во множестве. К сожалению, сохранилась только одна. Но и одной такой достаточно, чтобы с уверенностью предположить, что она была не единственной.
Дар импровизации в художнической натуре музыканта с мощным воображением — дар стихийный и неисчерпаемый. Мусоргский был щедро наделен этим даром, который проявлялся, как мы знаем, и в самом раннем его детстве (первый импульс — народные сказки), и даже в стеснительных условиях гвардейской школы, поскольку здесь он мог служить «светским развлечением» для окружающих.
Пианистические успехи Модеста, отлично овладевшего инструментом, стимулировали и влечение к импровизациям, в которых уж тогда начал сказываться его феноменальный талант живо передавать музыкою характерные сценки, картинки с натуры. Он был еще далек от серьезных творческих задач и намерений. Его импровизации, очевидно, так же легко забывались, как и возникали. Он не умел, хотя, быть может, и пытался претворять свои импровизации в композиции. Ему необходимо было систематическое, глубокое музыкальное образование в иной среде, в иных условиях. Всего этого Мусоргский был лишен.
Добрая затея отца, хоть и рожденная честолюбивым чувством, способствовала тому, что одна из «не писанных» импровизаций Модеста обрела — при помощи Герке — форму законченной пьесы и увидела свет. По этой пьесе можно судить о потенциальных возможностях его композиторского дарования, рано проявившегося, но долго пребывавшего в состоянии «дремоты» (словечко Мусоргского). Тут-то и сказалось пагубное воздействие всей обстановки гвардейской школы на развитие юного Модеста. Лишь поначалу, и то с внешней стороны, оно было мало заметно.